что я слушаю не слова, а интонацию. Тембр. Модуляции. Я слушаю – и смотрю, как шевелятся губы, с серебристым проблеском мелькает язык, с каждым новым выдохом меняется контур щек. Смотрю на твои руки, замечаю, как лег лак на ногтях. Если у тебя ссадина – замечаю, как она заживает. Я смотрю, как двигаются твои пальцы – вот большой потирает указательный, вот в задумчивости ты сцепляешь кисти, вот помахиваешь рукой в воздухе. А когда ты голая – я же больше всего люблю говорить с тобой, когда ты голая, – когда ты голая, я смотрю на движения твоего тела. Любое слово – это работа тела. Ты набираешь в легкие воздух, груди приподнимаются, распрямляются плечи, втягивается живот… секунда – и на выдохе слово улетает, груди падают и чуть-чуть колышутся, плечи опускаются… Родители на тебя так не посмотрят, сама понимаешь.
Стоит Никите подумать о родителях, сразу – Маша. Будут ли они слушать своих детей, будет ли им кого слушать, если они останутся вместе? Останутся ли они вместе, если Маша не забеременеет сегодня? Если не забеременеет вообще?
– Я для тебя что, улучшенный вариант твоих родителей? – говорит он Даше.
– Не говори глупостей, при чем тут родители? – резко отвечает Даша, и видно: она передергивает плечами, складки платья приходят в движение, короткая, быстро затухающая волна пробегает по выпуклости груди – и в этих колебаниях Никита читает несказанные слова:
Вот смешно: когда-то в детстве думал – здорово научиться читать мысли! Выяснилось, что это довольно просто. Не с каждым получается, но оно и к лучшему. А так все легко: надо полюбить кого-нибудь так сильно, чтобы слово и плоть для тебя стали неразличимы.
– Вот, я еще поняла, – продолжает Даша. – Ты меня уважаешь. В отличие от… от других, от молодых ребят, от двадцатилетних. Может, это все взрослые так, не знаю, а может, только ты – у меня же никогда не было романов с другими… мужчинами твоего возраста.
Когда Даша запинается, у нее меняется взгляд. На секунду глаза словно теряют фокус, перестают видеть Никиту, смотрят в никуда. Он любит такие моменты – моменты выпадения из реальности. Когда Даша кончает, ее тело все целиком вываливается из реальности, несколько мгновений существует само по себе, само для себя – точь-в-точь как глаза во время нечаянной паузы. Любая Дашина запинка – маленький оргазм. Лишенный наслаждения, локализованный в глазном яблоке.
– Когда я встречаюсь с каким-нибудь мальчиком, – продолжает Даша, и ее щеки чуть-чуть розовеют
Даша делает пальцами, будто вляпалась в мертвую медузу и выбрасывает ее студенистое тело обратно в море.
– А кто-нибудь другой – наоборот, исчезает на неделю, хотя договорились созвониться завтра! И не то чтобы у него было много дел – сессию уже сдал, в Крым только через месяц, какие дела? Ты, напротив, женатый человек – прости, что я об этом говорю. Позвонить можешь не всегда. Трубку тоже лишний раз не снимешь, семья, всякое там такое. А этот живет один, дел никаких, к мобильному не подходит, а потом – привет! – как ни в чем не бывало, давай, бросай все, приезжай, я скучаю.
В Дашином голосе глухими раскатами переливается раздражение. Никита опускает глаза на дымную колбу кальяна, не хочет смотреть на Дашу, чтобы не увидеть, как она ревнует этого мальчика, чтобы не распознать дальнее эхо дрожи, сотрясавшей Дашино тело при встрече с этим, который сессию уже сдал, а в Крым еще не уехал.
– По-моему, если мужчина так себя ведет, он девушку не уважает. Вот ты всегда спрашиваешь: ты свободна? Можешь говорить? Удобно встретиться завтра утром? Можно к тебе приехать тогда-то или тогда-то? И ведь ты снимаешь мне квартиру как раз для того, чтобы приезжать, когда тебе удобно. А ты все равно спрашиваешь.
Никита поднимает глаза: Даша улыбается, он услышал эту улыбку и знает, что увидит, как между полных губ, на которых чуть смазалась темно-красная помада, мелькают белые пятнышки зубов.
– Ну не знаю, – говорит Никита, – я спрашиваю просто из вежливости. Разве не все так делают?
Тут же вспоминает: нет, конечно. В двадцать пять и он вел себя как Дашины друзья. Смешно, думает Никита, вот они, преимущества среднего возраста. Выходит, девушки дают воспитанным мужчинам, которые умеют слушать. Всегото. Узнал бы раньше – прожил бы жизнь по-другому.
Впрочем, нет: если бы жил по-другому, так, может, и не научился бы слушать и уважать.
Он поднимает кальян: за стеклом – мутные клубы дыма, словно джинн в заточении.
Открой пробку, выпусти наружу, загадай желание – какое твое желание? Ты и сам не знаешь. Немедленно переспать с Дашей? Еще много лет наблюдать, как ее тело с гортанным стоном выпадает из реальности? Или все-таки, чтобы у Маши сегодня все получилось? Чтобы у них были дети, либо чтобы Маша перестала хотеть детей – но главное, чтобы прекратила сидеть в темноте, худеть и разговаривать с призраками? Или чтобы развивался бизнес, росла прибыль – и пусть деньги помогают в исполнении остальных желаний? Или чтобы вечно длился тот миг, когда красные кленовые листья и ссадина, еле заметная на девичьей коже, на мгновение открыли тебе прекрасность мира, его ранимость? Чтобы молодость никогда не кончалась? Чтобы ты полюбил старость, когда она придет? Или – в каждом человеке видеть то, что открывается в Даше? В каждом теле – гармонию и красоту, возможность любить, потребность быть любимым? Или – когда придет срок, не кривя душой зачитать Осирису длинный список и не быть причиной слез, никому не приносить страданий, не делать зла, не убавлять от меры веса, к мере веса не прибавлять? Или – к черту египетский список, ты же православный, в конце концов! Десять заповедей, как оно там: не сотвори, не убий, не укради, не прелюбодействуй… Да, чтобы все десять выполнять было легко, а нарушать не хотелось.
Короче: чтобы заповедей не нарушать, с Машей не разводиться и Дашу оставить. Похоже, ни один джинн не примет такого заказа.
Впрочем, солдатам во время войны разрешают убивать – так, может, персонально для тебя джинн вымолит отвод от седьмой заповеди? Только для Даши, не для других девушек? Впрочем, что мусульманский джинн может вымолить у православного Христа? Пусть у Аллаха просит – а тут и просить нечего, три жены, даже перебор, и двух хватит. Может, предложить своим любимым принять ислам?
Никита ставит кальян на стол, говорит:
– Smoke on the water.
– Ага, – отвечает Даша. Для нее это обычная английская фраза, да и вообще Даше старперский Deep Purple – что Никите молодежный Коэльо.
Не сложилось у молодого поколения со старым роком, что тут поделать.
Никита расплачивается и вдруг говорит:
– Послушай, а то, что я тебя люблю, – тебе разве не важно?
Даша на секунду замирает, проводит рукой по шерстке на голове (тополиной пушинки уже нет, запах дезодоранта еще отчетливей, Никиту опять бросает в дрожь), снова, как в начале разговора, закусывает нижнюю губу, потом, решительно тряхнув головой (складки платья, колыхание груди в невыносимо близком вырезе), отвечает:
– Ну, когда-то было важно, ты любишь меня или нет. Еще этой зимой. А потом поняла: у нас такой необязательный роман, ты меня немножко любишь, я тебя немножко люблю… так проще и даже приятней. И удобней. Если не передознуться ненароком… Сам знаешь: утомительно, когда тебя очень сильно любят.
– Почему? – спрашивает Никита.
Даша пожимает плечами:
– Вот сегодня ты на меня смотрел так, что лучше бы сразу трахнул. И получился типичный любовный передоз. А обычно твоя любовь – в самый раз… хотя меня вполне устроит обыкновенная дружба. По желанию можно включить дружеский секс. – И она улыбается.
Никита заставляет себя улыбаться в ответ:
– Жалко, у меня никак не получается с обычной дружбой, – с горечью говорит он. – По крайней мере –
