– Гош, чай будешь? – спросил Шиповский.
– Какой тут на хуй чай, – загадочно ответил молодой человек, взял чашку Антона и скрылся.
Оказалось – это Гоша, сотрудник дружественной риэлторской фирмы. Они делили с редакцией «Летюча» трехкомнатную квартиру, принадлежащую все тому же Воробьеву. Все они – Шиповский, Воробьев, Дима и даже Гоша не то учились в одной школе, не то жили в одном дворе где-то в районе Фрунзенской.
– Вы что, так и общаетесь всем классом? – спросил Антон, взяв себе другую чашку.
– Да нет, – сказал Дима. – Я о большинстве народу вообще ничего не знаю.
– Ты вообще – отрезанный ломоть, – сказал Шиповский. – Даже на похороны Милы Аксаланц не пошел.
– Какая Мила? – заинтересовался Антон, – та, которая…
– Да, под машину бросилась, как раз недалеко от школы. А ты ее знал?
– Да нет. – Антон смутился. – Знакомый рассказал… а чего это она?
– Она всегда была странная какая-то… У нее с Аленой Селезневой была какая-то своя игра… в какое-то королевство… Вот Зубов, кажется, рассказывал.
Зубов пожал плечами:
– Что-то не припоминаю… Алена вроде говорила, но я забыл уже.
– Алена, что, тоже, с вами училась? – удивился Антон.
– Ну да, – кивнул Шиповский, – в одном классе.
Надо будет Горскому рассказать про королевство, подумал Антон, и тут опять появился Гоша. Ни к кому не обращаясь, он снова выматерился и отхлебнул чаю из второй Антоновой чашки.
– Два месяца пасу коммуналку, – объяснил он, – все согласны на всё, одна баба хочет переехать с доплатой в тот же район, в двушку. Спрашиваю: «Деньги-то есть?» Отвечает: «Да». Ищу варианты. Один, другой, десятый. Коммуналка очень хорошая, на Кропоткинской, в переулке. Наконец – нашел. Клиентка довольна, все остальные тоже созрели, устали ждать. На той неделе – подписывать и платить. И вот – приходит, денег, говорит, нет. Вышла, мол, осечка. И что я столько времени мудохался? Поеду вечером в «Армадилло», расслаблюсь по полной.
Выпалив все это одним духом, Гоша вылетел с кухни. Антон засобирался следом.
– Номер-то подаришь? – спросил он Шиповского.
– Даже на презентацию позову, – ответил тот. – Друзья Горского – мои друзья.
Антон вышел в коридор. Гоша как раз закрывал дверь за своей незадачливой клиенткой.
– Успеха тебе, – сказал ему Антон. Тот кивнул – скорбно и сосредоточенно.
Под металлический лязг за спиной Антон повернул на лестницу – и сразу увидел в проеме подъездной двери знакомый силуэт. Имя он крикнул вполсилы, как-то даже неуверенно, но Лера услышала и обернулась.
Лепесток второй
Меня зовут Боря Нордман. Я плохо говорю букву 'р', и потому все смеются, когда я представляюсь. Несколько лет назад я стал картавить нарочно: Здг’аствуйте, меня зовут Бог’я Ног’дман. Теперь смех – признание моего остроумия.
Сегодня мы пьем у Андрея Альперовича. Андрей не картавит, ему нет нужды строить из себя шута. Он – интеллектуал и антисоветчик, каждый вечер слушает вой глушилок по «Голосу Америки», не скрывает, что его дядя уехал в Израиль, а выпив, намекает: я тоже собираюсь – туда. Разумеется, когда придет время. Я думаю, Альперович сам не верит, что время придет скоро: иначе почему вместо учебника по ивриту зубрит «Правду» и выступает то с политинформацией, то на конкурсах политической песни. Ленька Онтипенко играет на гитаре, а Альперович сочиняет стихи. Стихи, честно говоря, дрянные: вот недавно он слепил ко Дню Антифашиста песню, которая начиналась словами «На нашем шаре жив еще фашизм». Явился гордый, прочитал с выражением. Я долго смеялся, а потом сквозь смех сказал: «На нашем шаре жив еще пиздец». Мы должны были петь эту байду хором, и Альперович умолял никому не рассказывать мою переделку. Я умею хранить тайны, я нем как могила – зато Ленька Онтипенко растрезвонил всему классу. На репетиции все безумно ржали, я даже предложил несколько раз спеть вариант с «пиздецом», чтобы он потерял свою привлекательность, но меня послали. Все, разумеется, обошлось, но пели вразнобой, а в зале хлопали и ржали в самом неподходящем месте – к удивлению учителей.
Меня зовут Боря Нордман, но все называют меня Поручик. Мне нравится это прозвище: Поручик был дамский угодник, ловелас, похабник. Император Александр говорил: «Ржевского надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными анекдотами; вся молодежь наизусть их читает». Об этом написано в любом учебнике – только фамилия Ржевский, как всегда, заменена на Пушкин, а вместо анекдотов говорится про стихи.
Сегодня мы пьем у Альперовича. Разлив по стаканам портвейн, я поднимаю тост за прекрасных дам, подкручиваю воображаемый ус: настоящих усов у меня нет, только черный пушок под носом. Наверное, его можно брить, а вот завивать – точно нельзя. Я поднимаю тост за прекрасных дам, хотя их сегодня немного: только Лерка Цветкова и Женька Королева. Женька почти не пьет, бухла должно хватить: мы взяли два портвейна и три «Фанты». Говорят, «Фанту» делает та же самая компания, что производит «Пепси-колу», так что у нас сегодня – настоящий буржуйский напиток.
Сегодня мы пьем у Альперовича: на столе – бутылки и стаканы, колбаса в качестве закуски, на тумбочке – «Электроника-302», играет «Чингисхан». Мы знаем кассету наизусть и, когда доходит до припева, лениво подпеваем:
– Жалко, что американцы не приедут, – говорит Лерка.
– Ага, – тут же отвечает Альперович, – наши этому только рады: они не могут позволить свободного обмена информацией.
