Женя смеется, немного разочарованно. Анекдот, конечно, глупый, но совсем не пошлый.
– А кстати, – спрашивает она, – что такое «тост номер два»?
– Предупреждаю, – говорю я, – он похабный.
– Я догадалась, – отвечает Женя.
Ей семнадцать лет, она девственница, она влюблена в Андрея Альперовича, боится с ним заговорить. Ей хочется повзрослеть. Ей кажется, что похабный тост – это еще одна ступень к взрослости, еще одна открытая дверь.
– Давай махнемся, – предлагаю я. – С меня – тост номер два, а с тебя… – Я делаю паузу. Все зовут меня Поручиком, все ждут от меня какой-нибудь похабели, – …а с тебя перевод какой-нибудь песни «Бони М».
– Идет, – говорит Женя.
Я разливаю остатки вина, поднимаю бокал:
– Тост номер два. Чтоб член стоял и деньги были.
– Фу, – довольно говорит Женя. – А почему «номер два»?
– Чтобы при дамах говорить. А что такое номер один, все забыли давно.
В семнадцать лет легко шутить про член и деньги: член стоит, денег нет. Я пересаживаюсь на диван и говорю:
– Теперь переводи.
Я выбираю «Rasputin», единственную песню, которую «Бони М» не пели в Москве – или, по крайней мере, единственную, которую не передавали по телевизору. У остальных и так все понятно: в «Сале-але- але» поют про любовь – так и поют, I love you, и никаких двухгодовых занятий с репетитором не надо, чтобы разобраться. Другая, любимая, которой концерт завершается, совсем непонятная: «На реках вавилонских мы сидели и кричали / И даже там помнили о Зайоне». Ясно, это какой-то религиозный гимн – я все-таки читал Зенона Косидовского, – но общий смысл все равно неясен: наверное, имеется в виду вавилонское пленение древних евреев, но что такое Зайон, я не знаю.
Женька начинает переводить:
Жил-был человек,
В России давным-давно
Большой и сильный
И с огненными глазами
Большинство людей смотрели на него
С террором и со страхом
Но для московских модниц
Он был как любимый мишка…
Я придвигаюсь совсем вплотную – вероятно, чтобы лучше слышать перевод. Луна светит сквозь открытую балконную дверь, на словах Russian crazy love machine я говорю: «Русская секс-машина – это я».
Все называют меня Поручиком и ждут какой-нибудь похабели, поэтому я и говорю «русская секс-машина – это я» – и целую Женьку. Наверное, это глупо и одновременно – смешно; наверное, поэтому она и отвечает на поцелуй.
Нам семнадцать лет. Пройдет еще полжизни, на Жениных похоронах мы с Лерой будем курить на лестнице. Я буду знать, что виски надо пить из стаканов, смогу легко перевести любую песню «Бони М», член будет исправно вставать все эти годы, деньги сперва появятся, потом умножатся. Я вспомню летний вечер, луну в проеме балконной двери, неумелые Женькины поцелуи, замершее девичье тело, осторожные касания, стремительный финал…
В семнадцать лет я не отрывал волшебных лепестков, но и мои желания исполнялись.
Мы занимаемся любовью. Мне нравится Антон, хотя он совсем еще мальчик. Интересно, во сколько лет сегодняшняя молодежь начинает заниматься любовью? В своем классе я считалась девушкой вольного поведения, но девственность потеряла только на втором курсе. Мне до сих пор жаль, что я не дала кому- нибудь еще в школе. Мне казалось, я некрасивая. Я стыдилась своего тела – наверное, из-за мамы.
Семь лет, стою перед зеркалом, входит мама: Что ты кривляешься, тоже мне – красавица. Недавно посмотрела свои детские фотографии: в семь лет я не была красавицей, но была очень хорошенькой. Густые ресницы, чуть вздернутый носик, пухлые губки.
Голова Антона лежит между моих грудей, я провожу по ней ладонью. У него мягкие волосы, совсем детские. Их приятно гладить. Он постанывает, причмокивает, побулькивает. Мы занимаемся любовью, вот как это называется. Мне нравится Антон, хотя он совсем мальчик.
Когда я была девочкой, я была очень хорошенькой. Двенадцать лет, уже наметившаяся грудь, округлые плечи, густые волосы. Стою перед зеркалом, стараюсь втянуть живот, расправить плечи, выставить грудь вперед. Входит мама: Что ты вырядилась! Приличные девочки так не одеваются! Тоже мне – красавица! Четырнадцать лет, шестнадцать лет, семнадцать лет. Тоже мне красавица! А сейчас вспоминаю – я, наверное, была самая красивая девочка в классеТолько я этого не знала – а поняла лишь на втором курсе, когда внезапно набрала двадцать пять килограмм, и никакие диеты уже не помогали, а мама говорила Внешность – не главное и, похоже, была вполне довольна.
Элен Сиксус пишет, что Волк неслучайно переодевается в Бабушку. Бабушка, пишет Элен Сиксус, это Великая Мать архаичных мифов. Зачем тебе такие большие руки? Чтобы лучше обнять тебя, моя внучка. Удушающие объятия Великой Матери. Все женщины знают, пишет Элен Сиксус, Великая Мать – это и есть Серый Волк.
