ума.
– Кстати, говоря о дозе, – словно прочитав его мысли, продолжил Горский. – Я тут беседовал на днях с одним специалистом… Кажется, наша версия про пенициллин никуда не годится.
– Почему?
– Потому что аллергия не убивает в пять минут, – пояснил Горский. – То есть убивает, но если укол сделать. А перорально – это полдня можно промучиться. Получается, Женя приняла и не кислоту, и не пенициллин.
– А что?
– Мне сказали – все что угодно. Клофелин, любое сильнодействующее сердечно-сосудистое. Если еще на алкоголь – то не только мотор останавливает, но и экспертиза ничего не находит. Типа, сердце отказало – и все.
– Надо, наверное, Сидору сказать, – забеспокоился Антон.
– Зачем? – удивился Горский. – Разве это что-нибудь меняет? Все лекарства общедоступны. Почти как наркотики – идешь в первую аптеку и покупаешь. Если нужен рецепт – то у бабок на улице.
– Некоторым образом, это справедливо, – заметил Антон. – Собственно, лекарства и есть наркотики.
– К слову сказать, – ответил Горский, – не умеешь ты работать с наркотиками. Вот ты видел нечто, спасибо покойному Зубову. И что ты сделал? Все забыл. Вместо того, чтобы играть в Шерлока Холмса и допрашивать свидетелей, я бы на твоем месте думал, что это за предмет был в руках у мужчины в твоем галлюцинозе.
– Какой угодно. В кино был бы пистолет – но здесь ему взяться неоткуда. Женю ведь отравили, а не застрелили.
– Зубова застрелили, – сказал Горский.
– Но его застрелили не в усадьбе, – ответил Антон.
– Ну, – Горский улыбнулся одними губами, – давай подождем, пока в усадьбе кого-нибудь застрелят. Когда вы туда едете?
– В пятницу вечером.
Сегодня утром Антон дозвонился до Сидора и тот, узнав, что у Антона есть новые сведения, предложил на уикэнд собрать всех на даче, пора уже кончать эту историю. Слово «кончать» Антону не понравилось.
– В пятницу, – задумчиво повторил Горский. – Пятница – день Венеры. Шестой день недели по западному календарю.
Лепесток шестой
Что значит – жить с мужчиной, которого не любишь? Вместе завтракать по утрам на огромной кухне, вместе ужинать в дорогом ресторане, вместе ездить на уикэнд в Европу, в отпуск на южные острова, примерять новые туфли, покупать новые платья, надевать новые кольца, любоваться алмазным блеском пальцев, слушать чужой пьяный лепет, наливать до краев, выпивать залпом, нетвердо стоять на ногах, идти, чуть шатаясь, ложиться на спину, шептать иди же ко мне, двигать бедрами, ловить ритм, засыпать, отвернувшись.
Я хотела попросить Колю довести меня до клуба, а потом решила сама поехать – может, хотя бы так не напьюсь. Не люблю водить в Москве, слишком опасно, слишком много хамья и бандитов, дважды уже приходилось запираться в машине, звонить Роме, вызывать службу безопасности. Страшнее, чем ездить по Москве в машине – только ехать на метро. Я не была там уже два года, и мне кажется: едва встану на эскалатор, меня растерзают. Сорвут с пальцев алмазные кольца, разорвут платье, стащат с ног туфли и чулки. Оборванная, голая, я сяду в переходе и заплачу – а мелочь будет со звоном падать в чашечку кружевного французского бюстгальтера, лежащего на грязном полу.
Я проезжаю мимо переполненных остановок, мимо ночных палаток, мимо рядов старушек с их маслом, яйцами, хлебом, молоком, нищенок с младенцами, проституток на Тверской, хмурых москвичей, затравленных приезжих. Женщины неопределенного возраста пьяно танцуют ранним утром под музыку из ларька, алкаши лежат на снегу, менты собирают мзду с уличных торговцев, дети тряпками размазывают снег и грязь по ветровым стеклам. Я думаю: эти люди должны ненавидеть меня. Ненавидеть за машину, которая стоит дороже их хрущоб. Ненавидеть за сверкающие небесным светом алмазные пальцы. За длинные ноги в разрезе платья, за большую, все еще не отвисшую грудь в кружевной чашечке французского бюстгальтера, за то, что в тридцать я выгляжу на двадцать два, а их женщины в двадцать пять – на все сорок. За то, что я – победительница.
Я проезжаю через мост, смотрю на обгоревший Белый дом – белый с черными разводами дом – вспоминаю, как той октябрьской ночью Димон Круглов у нас на кухне потирал руки и говорил: Это же мой участок! Подряд на строительство, какой подряд на строительство!, Альперович с Ромкой пили водку, говорили про схему с фальшивыми авизо, которую надо было прикрыть, – но я так и не поняла, из-за чего стрельба. Похоже, наши опять сражались с ненашими – и наши снова победили. Потому что наши всегда побеждают.
Жить с мужчиной, которого не любишь, – значит брать у него все, что можешь, никогда не говорить «нет» на вопрос «хочешь?», просить продавщицу донести коробки до машины, просить Колю донести покупки до квартиры, ездить на уикэнды в Европу, в отпуск на южные острова, принимать подарки как должное и знать: главное, что ты получила, – это знание о том, что наши всегда побеждают. С тех пор, как ты надела себе на палец кольцо с бриллиантовым цветиком-семицветиком, ты навсегда перешла в лагерь победителей.
Клуб называется «Пилот». Два дня назад, сразу после того, как Рома улетел в Нижневартовск, «ФедЭкс» принес заказное письмо. Я подумала: это круто – отправлять письма по Москве «ФедЭксом». Сложенная пополам четвертушка тисненой бумаги. Внутри – безликий текст приглашения в какой-то арт-клуб, недавно открывшийся. Снаружи, рядом с тисненой эмблемой, – цветок с одним-единственным лепестком. Оторванный предпоследний улетал куда-то за пределы белого поля. Я посмотрела: цветок то ли нарисован от руки, то ли – напечатан в типографии.
Я верю в эту детскую сказку – и она почти всегда мне помогает. Во что еще верить, кроме детских сказок? Три месяца назад я оторвала пятый лепесток, первый, который не сдержал обещания. Может,
