– А, долго ли умеючи! Сам знаешь, слово за слово, хуем по столу. В комнате, где компьютеры у вас стоят. Сначала про Тарантино, потом про клаббинг, потом про MTV – оглянуться не успела, как уже ноги раздвинула. Я люблю, чтобы все быстро. Хорошо, кстати, что поторопился – только кончили, как все и началось. Менты, допросы, труп на лестнице. Еле застегнуться успел.
– То есть вы весь вечер так и не выходили из офиса? В смысле, пока Снежану не убили?
– Ну да. Ты же сам видел – я сначала читал свою шутку. Ну, про братков.
И Луганов ткнул в листочек, прикнопленный к доске на стене. Глеб подошел и автоматически прочитал финал:
– Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха – И – Зэ, а то Ха – Е – эР. То есть 'его' и 'ее'.
– 'Хиз' и 'Хер'?
– Ну да.
– То есть из-за того, что там все мужики – пидоры, баб, что ли, никто в натуре не ебет? И у них на уме один хер?
– Постой, ты не понял. По-английски 'her' не значит 'хер', 'хер' по-английски будет 'фак'.
– Надо же. 'Фак', ебтыть. А как будет 'пошел на хуй'?
– 'Пошел на хуй' по-английски будет 'фак офф'.
– А как будет по-английски 'пизда'?
– Не знаю, наверное так и будет – 'the pizda'.
– Это такой намек для своих, – сказал Луганов. – В Сети есть страничка, где приведены результаты поиска 'Альтавистой' по маске 'pizd*'. Там, в частности, есть человек по имени Джонатан Пиздец. Реальный человек, не виртуал. Американец какой-то.
– Круто, – сказал Глеб.
Они вышли обратно на кухню. Изображение в телевизоре стабилизировалось, и Глеб на секунду замер: Наталья Бондарчук изгибалась дугой, грудь выпирала под платьем.
– Выключи ты эту хуйню, – сказал Луганов. – Я ВГИК кончал, меня с тех пор от Тарковского тошнит.
– Что так? – спросил Глеб.
– Профессора заебали, – ответил Луганов, выключая телевизор. – И вообще, людей, которые любят Тарковского, надо резать, как Шэрон Тейт.
24
Дома Глеба ждало письмо от Вити Абрамова.
'Привет, ребята,
– писал Абрамов транслитом на лист. -
Классно, что я нашел это место, а то я все равно ничьих мэйлов не помню. Вольфсон, как всегда, на высоте. Узнаю брата Васю. Пишу я, чтобы вы знали мой новый мэйл – тот, который был в России, накрылся тем же, что и вся моя тамошняя жизнь. Говоря в двух словах, я влетел на приличные деньги, причем такие, что даже скинься вы все вместе, вряд ли меня выкупите. Но, к счастью, все образовалось: я вовремя подорвал и теперь на свободе. Прощай, как говорится, немытая Россия'.
Вместо подписи стояло ВА, а ниже постскриптум:
'Только что нашел на странице все ваши адреса. Кое-кому скоро напишу лично. Ждите'.
Глеб вздохнул с облегчением. Нажав 'Reply', ответил:
'Привет, Витька. Рад, что ты цел. А то свалил – ни слуху, ни духу. У меня осталась твоя карточка Visa. И еще – я хотел тебя спросить, но как-то забыл тогда: что ты имел в виду, когда говорил, что Чак хватает тебя за ноги? И где ты сейчас? Может, соберусь в отпуск за границу, повидаемся. Твой Гл'.
Вот уже несколько дней Глеб был подписан на лист. Разбросанные по всему миру одноклассники, лениво переругиваясь, обсуждали грядущие выборы ('Я коммуняк как не любил, так и не люблю' – 'При коммунистах хоть наука была'), калифорнийцы собирались встретиться на 4 июля и обсуждали 'Mission: Impossible' и 'Twister' с теми из москвичей, кто успел посмотреть пиратское видео ('Тупое кино, как вы только такое смотрите?' – 'Его просто надо видеть на большом экране'). Никто ни единым словом – даже на девять дней – не поминал Мишу Емельянова, словно его и не было никогда.
Интересно, думал Глеб, когда Чак покончил с собой, все только об этом и говорили. Шутили, кто будет следующим, обсуждали, кто виноват. А тут – словно отрезало. Или в молодости нам казалось, что смерть – далеко. А сегодня понимаем – не так уж много осталось. Может, меньше половины жизни. Когда-то мы с Таней придумали, что хорошо бы иметь встроенный предсказатель, чтоб подавал сигнал, как на пейджер: сегодня вы прожили полжизни. Или еще, подумал он, хорошо бы вести учет живых и мертвых знакомых, чтобы заметить, когда количество сравняется. Впрочем, еще не скоро. Сейчас, не считая старших родственников, едва ли наберется полдюжины. Конечно, если дальше будет прибывать такими темпами…
Глеб снова подумал о Снежане. Обитатели Хрустального вели себя так же, как одноклассники: о мертвых не говорили. Может, он не прав: именно в молодости смерть кажется такой близкой, что о ней все время думаешь и говоришь, а с возрастом приучаешься загонять ее на кромку сознания, в первый круг персонального ада, где живут твои мертвецы.
Глеб снял трубку и набрал домашний номер Бена.
– Привет, – сказал Бен, – как дела?
– Нормально, – ответил Глеб, – а у тебя?
