политтехнологии, манипуляцию общественным мнением, коррупцию, ложь. Зато вы отвергли коммунизм. Большое дело, ничего не скажешь.
Глебу, пожалуй, все равно, кто победит на этих выборах. Он выходит в большую комнату, поет Ник Кэйв, Катя танцует с Шаневичем и Муфасой, довольно громко подпевая:
На предпоследней строчке Глеб вспоминает Снежану: ее призрак тоже мог бы присоединиться к этому танцу и еле слышно подпеть голосом Кайли Миноуг.
Он наливает себе водки. Интересно, думает он, сопьюсь я, если и дальше буду здесь работать? Глядя на танцующую Катю – Машу Русину – Глеб ощущает приближение знакомой апатии. Чем он занят последние дни? Пробует вычислить убийцу Снежаны, узнать, кто выдал себя за покойного Чака, или найти Маринку Царёву, надеясь, что в конце концов все линии сойдутся, как в плохом детективе: псевдоЧак окажется Маринкиным любовником и убийцей Снежаны. Эта версия нравится Глебу: можно не гадать, кто из коллег по Хрустальному – убийца. Хорошо, если бы убийца обретался только в виртуальном мире – как призывает верить Горский.
В коридоре у окна стоят Бен и Ося. С политикой они, слава богу, разделались.
– Взять хотя бы Визбора, – говорит Ося. – Это же настоящий евразийский поэт, его тексты наполнены эзотерикой.
– Где? – возмущается Бен, – где у него эзотерика? Только не надо про его одноклассника, погибшего за единую Евразию под городом Герат. Возьмем что-нибудь классическое – скажем, про солнышко лесное.
– Пожалуйста, – отвечает Ося, – будет тебе солнышко лесное. Я раньше никак не мог понять: кто ж ему мешает вернуться к этой, с которой он у янтарной сосны? Жена, что ли? Алла, если не ошибаюсь, Якушева?
– Ада, – подсказывает Глеб. Емеля любил петь старое КСП, бывшее еще до Мирзаяна и Лореса.
– Вот оно! – радуется Ося. – Жена из ада. Такое случайно не бывает!
– Так почему он вернуться не мог? – спрашивает Глеб. Сейчас, больше чем когда-либо, он уверен: вернуться нельзя никуда и никогда.
– Потому что это песня про солярную магию! Она же солнышко лесное, потому что он ее вызывает солярным ритуалом! Она типа суккуба и может появляться только в одном месте. И мы знаем, в каком: ручей у янтарной сосны плюс кусочек огня. И, вероятно, только в какой-нибудь правильный день.
– В какой? – машинально спрашивает Глеб.
– Мы знаем, в какой, – радостно говорит Ося – ответ явно пришел ему в голову только что: – В летнее солнцестояние. Двадцать второго июня ровно в четыре часа.
– Круто, – потрясенно говорит Бен, а Глеб возвращается в комнату, недослушав Осину речь: мол, именно поэтому его, Осю, и огорчает переориентация Бена на современную попсу.
Диск кончается, Ник Кейв поет 'Death is Not the End'. Глеб вспоминает письмо Чака с того света и подходит к окну. Городское солнце проглядывает между облаков. Облака плывут никуда. Ни памятью, ни воспоминанием, ни строчкой из Галича. Просто – сгущенными парами, серыми клочками по синему небу, фрактальными образованиями, тучками небесными, вечными странниками, без изгнания и родины, без прошлого и будущего, без песен и стихов. Глеб смотрит в окно, а за его спиной танцуют, пьют водку, ждут фотографа, обсуждают, где взять денег на журнал. Можно размещать рекламу, можно делать новости для внешних заказчиков, можно продавать статьи в другие издания.
– А еще, – говорит Андрей, – можно устраивать онлайн пресс-конференции.
– Это будет круто, – кивает Бен. – Алену Апину позовем или даже Аллу Пугачеву.
– Проще все-таки начать с Пригова, – говорит Шаневич, – а потом, скажем, 'АукцЫон'.
– Или Пелевина, – говорит Андрей, и Глеб, не оборачиваясь, одними губами добавляет: и Тарантино.
33
Глеб вернулся в офис. В ящике лежал ответ Вольфсона: Валерка проснулся и писал, что может сейчас встретиться на IRC. Глеб быстро создал канал и отмылил название Вольфсону.
– Ты ничего не слышал про Маринку Царёву? – спросил Глеб.
– Нет. А что, она в наших краях?
– Да нет, судя по всему – в Москве.
– А ее что, кто-то видел после школы? Я думаю, она давно уже свинтила куда-нибудь, как все нормальные люди.
Глеб подумал: Вольфсон никогда не считал нужным скрывать, как относится к собеседникам. Как все нормальные люди.
– Оксана говорила: Емеля встретил ее незадолго до смерти, – ответил он.
– Это не довод. Мало ли, где он ее видел. Может, она ему приснилась. Теперь же не спросишь.
– Ты прав, – ответил Глеб и подумал, что список вопросов, которые уже некому задать, все растет. Впрочем, кое в чем мог помочь Вольфсон.
– Я тут вспоминал наш десятый класс, – написал Глеб. – И вот решил тебя спросить. Что это за история была, когда тебя забрали? Вы тогда так конспирировались, что я ни хуя не понял, о чем речь.
– Да так, хрень какая-то детская, – ответил Вольфсон. – Мамаша Чака наябедничала директрисе, а та с перепугу позвонила в гебуху. Я уж не помню, чего мне шили.
Глеб разозлился и выстучал на клавиатуре:
