– Ну, – протянул Денис, – у меня были друзья, которые занимались… друзья друзей, которых убили… я все-таки жил в этой стране последние десять лет.
– Ты газеты читал и фильм 'Брат' смотрел, – ответил Иван, – а не в стране жил.
Они сидели в холле и ждали Машу. Поехали прямо с работы и потому были одеты как днем: Иван в новом 'Ermenigildo Zegna', а Денис – в светло-сером приталенном костюме, хотя уже без галстука.
– То есть, по-твоему, его просто так убили? Случайные грабители, которые ничего не взяли? Пьяные гости, друзья-наркоманы, ревнивые подруги?
– Без идей, – сказал Иван и помолчав, прибавил: – Что тут говорить? Мне сейчас неважно, кто это сделал, не о том речь.
– Извини, – сказал Денис, – я как-то увлекся. В самом деле невозможно поверить, что мы его больше не увидим. Я вспомнил сегодня, как мы на прошлой неделе сидели в 'Кофе Бине'…
– Потом, – перебил Иван и, улыбаясь, поднялся навстречу Маше. – Не надо при ней.
Опять за окном Москва, понемногу привыкаешь к огромным рекламным щитам с надписями на русском, к черным отполированным машинам, неожиданно выскакивающим откуда-то сбоку, перед самым носом 'тойоты', к бензиновой вони из опущенного окна – к запахам труднее всего привыкаешь.
С заднего сиденья Денис рассказывал Маше, как у него на днях разбили стекло, чтобы украсть магнитолу, и вот теперь его 'ниссан' на сервисе, а он упал на хвост Ивану.
– Вообще-то их понимаю, – говорил он, затягиваясь, – я стараюсь быть объективным. Я для них – человек у которого слишком много денег, иными словами – вор. Ну почему у меня не украсть? Типа, если деньги на машину есть, то и на новую магнитолу хватит. Денег, конечно, не жалко – то есть, что я говорю? – конечно, жалко, но, главное, я теперь на несколько дней безлошадный. Но я не обижаюсь, надо же делиться с собственным народом честно заработанными деньгами.
Вот ведь как проявляется нынче русский интеллигентский комплекс вины, подумала Маша, а Иван спросил:
– А если бы ты их поймал?
– Что бы я сделал? – удивился Денис, – руки-ноги оторвал бы. Ментам бы сдал. Не задумывался, короче. А ты что думал: отпустил бы? Вот еще.
Каждые полгода в Москве появлялось новое модное место. Может быть, и каждые пару месяцев или несколько недель – все зависело от того, насколько модными хотели быть люди, ходившие в эти места. Сотрудники 'Нашего дома' бывали в ресторанах после работы, а не вместо нее, поэтому на обживание очередного кондиционированного подвала им требовалось полгода. Потом можно идти искать новое место, уже обжитое ветреными светскими модниками, менявшими каждый месяц места обитания. Почему-то добрая половина модных мест располагалась под землей, и приходилось выбирать себе мобильный, чтоб он получше ловил сквозь вековую каменную кладку, рассчитанную на вражеский штурм, пожар или атаку грызунов, но никак не на слабую восприимчивость 'Моторолы'.
Кладку можно было увидеть и даже потрогать: когда запускался 'Петрович', его хозяин, карикатурист Андрей Бильжо, с трудом, но уговорил строителей не закрашивать кирпич, а только покрыть лаком. Говорили, что когда-то подвал принадлежал знаменитому Шустову, коньячному фабриканту, а после революции перешел к заводу 'Арарат'. Теперь на выразительно обшарпанных стенах – Маша сразу оценила дизайн, – висели старые фотографии, листочки календаря за пятьдесят какой-то год, табличка 'Клизменная' и карикатуры с Петровичем, давшим название ресторану. У Петровича был большой нос и глаза – на каждой картинке они оказывались на новом месте. 'Петрович' был островок советской экзотики, памятник годам застоя, которые после десяти лет перемен оказались самым спокойным временем в современной российской истории. Спокойствие означало стабильность, все тосковали по ней после десятилетия бури и натиска, так что стабильность, пусть и социалистическая, вызывала к жизни традиционные буржуазные ценности – и нарождавшийся средний класс, почему-то предпочитавший называть себя 'яппи', так любил 'Петровича'. Это было напоминание о прошлом, которое, хотелось верить, могло стать обещанием будущего – такого же безопасного и надежного, как семидесятые, но без железного занавеса, КПСС и дефицита.
– Петрович, – объяснял Денис Майбах, – это, можно сказать, единственный грамотный брэндинг в новой России. Обрати внимание, он строится на основе старых брэндов: вот Че Гевара на стене, вот фарфоровый Пушкин, вот старый 'Огонек' лежит, не путать с перестроечным…
Денис вел ее по залу, огибая столики:
– А вот это портрет бабушки одного моего приятеля. В смысле – в молодости. Сюда можно приносить любые предметы, типа как в музей. Приятель ходит теперь, любуется.
– Как я понимаю, – сказала Маша, – вы водите сюда иностранцев показывать советскую экзотику.
– Я пробовал иностранцев водить, – сказал Денис, – но без толку. Ничего не понимают.
– Помнишь, что Джерри сказал? – подхватил Абросимов. – 'Это как Hard Rock Cafй, только по-советски. Я понимаю, это для вас что-то важное, но не понимаю – что'.
Абросимов и Денис были странной парой – каждую реплику они раскладывали на две: один начинал, другой подхватывал. Они уже рассказали Маше, что когда-то учились на одном факультете университета, с разницей в пять лет. В те времена они никак не могли ни встретиться, ни предположить, что займутся страхованием.
Иван галантно отодвинул Маше стул, она улыбнулась и села. Денис протянул ей меню:
– Вот, посмотри названия. Типа прикольные.
– Да на самом деле прикольные, – сказал Абросимов.
– Ну, пусть будет на самом деле, – легко согласился Денис. – Вот смотри. Язык называется 'Детям до 16 лет запрещается'.
Подошла официантка с бэджиком, на котором было написано 'Людмила Петровна', причем 'Людмила' как бы от руки, а 'Петровна' – типографским шрифтом. Иван заказал себе 'Наф-Наф жил, Наф-Наф жив, Наф- Наф будет жить', Абросимов взял тот самый 'Детям до 16-ти', Денис стал уговаривать Машу попробовать 'Карпа Петровича в футляре', она согласилась и еще заказала 'Сюрприз Петровича' – просто выяснить, что это такое.
