Спиритизм… Мессинг… Кладбище!
— Да, кладбище! — крикнула Наталья. — Похоронен-то младший Саратовкин там. И скорее всего, возле родителей…
Не успела она докончить мысль, как все повскакали с мест и были готовы сейчас же мчаться на кладбище.
И помчались. Почти сшибли с ног Дашу, которая вдогонку им послала, правда, не очень злобно: «Обормоты трахнутые!» То ли она еще видела в этих стенах! Ко всему привыкла!
А на кладбище было все как иллюстрация к рукописи Николая Михайловича. Покосившийся домишко у ворот они разглядывали до тех пор, пока не вышел сторож, прихвативший в сенях толстую палку. Он сердито и настороженно спросил:
— Чего глазеете?
А им казалось, что сейчас шевельнется занавеска и глянут на них огромные блестящие глаза Любавы. И по шатким ступеням крылечка спустится Панкратиха.
— Простите, пожалуйста, — вежливо сказала Лаля. — Не подскажете ли вы нам, в какой стороне склеп миллионера Саратовкина?
— Саратовкина? — удивился старик. — Туды! — Он махнул палкой вправо.
— Позвольте, гражданин сторож, — еще вежливее сказал Никита, — а вы, случайно, не знаете, сын Саратовкина Николай Михайлович где похоронен?
— Где? Вестимо, возле батюшки! — Старик явно подобрел и даже вроде засобирался проводить школьников, но когда он, прикрыв дверь, обернулся, ребят как не бывало.
Они тем временем уже мчались в направлении, указанном сторожем.
— Вот! — закричали враз несколько голосов. И все остановились возле черного мраморного склепа, на верху которого сиял золоченый крест, над дверью были высечены слова из Библии: «Да будет воля Твоя!»
И снова всем показалось, что где-то рядом стоит Любава, завернутая в смешной длинный салоп, гордая своей нищетой, а рядом с ней — Николай в щегольской шубе и бобровой шапке, униженный своим богатством.
— Наш Грозный, конечно, здесь бывал, прежде чем написать главу «Ведьма», — сказал Семен. — Все так, как у него, — и склеп и слова эти…
— Ребята, а ведь дверь склепа открывается, — нажимая на нее плечом и чувствуя податливость камня, сказал Никита.
Попробовали дружно навалиться на дверь. Мгновение — и все лежали кто на земле около склепа, кто на ступеньках, ведущих в склеп. Склеп оказался совсем маленьким. Спертый воздух. Покрытые плесенью стены. Две каменные плиты рядом. На одной надпись: «Михаил Иванович Саратовкин», на другой: «Анастасия Никитична Саратовкина». Третьей могилы не было.
— А я думала, в склепе — гробы и в них мертвецы. Я так боялась заходить сюда, — шепотом сказала девочка, которая вне школы всегда ходила в брюках, и прохожие принимали ее за мальчишку.
Все сразу в склепе не могли поместиться. Заходили по очереди, стараясь не шуметь, не нарушать вековой мертвой тишины. Сквозь весенние полуголые ветви с липкими, еще не развернувшимися листочками видно было далеко вокруг: могилы, ухоженные заботливыми руками близких, с покрашенными оградами, присыпанные песком или гравием дорожки возле памятников, надгробий и крестов, и могилы, заброшенные нерадивыми родственниками, с провалившимися плитами, поваленными оградками, заросшие прошлогодним бурьяном, превратившиеся просто в бугорки, по которым пролегали тропинки.
Походили вблизи склепа Саратовкиных. Прочли на одном памятнике надпись: «Лукерья Ивановна Попова. Родилась 13 мая 1799 г. Умерла 4 июля 1837 г.»
— Надо же! — сказал Никита. — Даты жизни и смерти Пушкина!
Все остановились как зачарованные.
Кладбище навевало незнакомую грусть, заставляло заглядывать в обреченность любой человеческой судьбы. Хотелось поскорее вырваться отсюда, забыть эту обреченность, как умеет забывать о ней любой человек, особенно в молодые годы.
— Никакой могилы младшего Саратовкина здесь нет. Пошли, ребята, — сказала Лаля.
— Нет, подожди. Старик сказал: «Возле батюшки», — не согласился Семен. — Он говорил так, словно знал. Вы еще побродите тут, а я его позову. Нет, пусть лучше сбегает кто-то из девочек.
Лаля с Натальей торопливо пошли по чуть заметным тропинкам на дорогу, ведущую к дому кладбищенского сторожа.
Старика они встретили у ворот. Он волочил тяжелую жердь и, узнав девочек, положил ее на землю, рукавом отирая с лица пот.
— Не приметили, однако? — сказал он и, широко шагая, направился к склепу Саратовкина.
Девочки молча припустились за ним.
— А это что? — сказал он.
И вдруг все увидели заброшенный, когда-то покрытый дерном холмик, прижатый вплотную к черному мрамору склепа. В изголовье холмика был вбит неровный странный камень, и, только приглядевшись, можно было различить на камне слова: «Народный учитель Саратовкин Николай Михайлович». Дата рождения и смерти вместе с камнем опустилась в землю. Мальчишки, вспомнив, как это делают в подобных случаях взрослые, стянули с голов кепки. Постояли молча.
— Ребята, — вдруг сказала Наталья, склоняясь над могилой. — Сюда кто-то приносил цветы.
На сухой траве действительно лежал высохший букет. Вернее, следы того, что когда-то было букетом цветов: почерневшие стебли, облетевшие головки цветов и лоскут полинявшей ленточки.
— И не раз кто-то приносил сюда цветы! — воскликнул Никита. — Смотрите, вот сухие букеты. Раз, два, три, четыре…
Наталья спросила у сторожа, кто же это приносит цветы.
— Не слежу… Людей по кладбищу ходит много, — ответил тот.
— Товарищ сторож! А вы последите. Мы очень просим вас, — сказал Семен. — Это так важно для нашей школы.
— Для истории города тоже, — вставила Наталья.
— У меня времени нет заниматься школой и городом. На это учителя есть и горисполком. Они деньги не зря получают, — сердито ответил сторож и ушел.
— Вот тоже тип! Все на деньги мерит! — презрительно фыркнул Семен. — А зарабатывает побольше нашего Грозного. Знаю я! Могилу поправит — гони монету.
— Однако как нам быть дальше? — сказал Никита. — Как отыскать того, кто навещает могилу, ведь, наверное, этот человек хорошо знал Саратовкина.
— Ясно как, — сказала Наталья. — Надо установить дежурство.
— С ума сошла! — ахнула белокурая Аэлита. — Этот человек может месяца через три прийти, и не известно, в какое время.
— Дежурить три месяца, — твердо сказала Наталья. — Дежурить полгода. Год, наконец! Вот, например, сейчас остаюсь я дотемна. К ночи никто на могилы не ходит. А завтра с восьми утра будешь ты до половины дня, — обратилась она к Аэлите.
— Нет, она совсем сумасшедшая! — всплеснула та руками. — А в школу кто вместо меня пойдет? Бабушка?
— В школу все мы пойдем, кроме тебя. А про тебя скажем, что ты заболела. Выделим от класса представителя проведать тебя и уроки сообщить.
— Да. Другого пути нет! — торжественно сказал Семен. — И Николаю Михайловичу пока ни слова. Разведаем все, тогда материал поднесем на блюдечке!
И Наталья осталась на кладбище.
Не выпуская из виду могилу Саратовкина, она ходила по тропинкам, останавливаясь и читая надписи. Вот ухоженная могила с маленьким памятником. Вокруг аккуратно посыпано гравием. В оградке скамейка и зачем-то стол. С фотографии, вставленной в памятник, озорными глазами глядит десятилетний мальчишка. Добрая улыбка освещает хорошенькое личико. «Володя Сыроежкин». Еще в прошлом году он вот так глядел. Так улыбался. А теперь лежит под этим холмиком, и горько оплакивают его родители, может быть, сестры,
