Вероятно, пули Покровского прошили ее корпус.
— Мы тонем! Давай быстрее!
До баркаса оставалось метров десять, когда наша лодка осела еще глубже и зачерпнула воды. Стараясь не опрокинуть ее, я соскользнул в воду и, подплыв к корме, стал толкать ее к баркасу. Вскоре лодка ткнулась носом о борт стоящего поперек течения судна. Это было последнее, что я помнил.
Не могу представить себе, как Елене удалось вытащить меня из воды и спасти большую часть нашего имущества, оружие. Я провалялся в беспамятстве трое суток. Рана воспалилась, начался жар. Когда я очнулся, был яркий полдень. Немилосердно пекло солнце, хотя Елена устроила надо мной нечто вроде навеса. Я огляделся. Она поняла меня:
— Его жена тоже погибла… Было темно… Ей следовало бы лечь на дно баркаса…
Я закрыл глаза, давая ей понять, что все понял. Только спустя еще два дня я настолько окреп, что мог выслушать ее рассказ и говорить сам. Покровского убил я. Моя пуля попала ему в переносицу, и он умер мгновенно. Жена же его была вся изрешечена пулями. Когда Елена вытащила меня на борт баркаса и осмотрелась, то обнаружила ее сидящей на корме лодки. Елена внезапно почувствовала страх и не могла притронуться к телам убитых. Так мы и плыли целую ночь по течению реки: я без сознания, а она наедине с трупами. Только на следующий день она превозмогла себя и сбросила трупы в воду. Тело Покровского сразу же пошло ко дну. Труп его жены долго не хотел тонуть и несколько часов сопровождал баркас, время от времени ударяясь о его корпус.
Баркас был тяжел и рассчитан на три пары весел. Ни Елена, ни я, ослабевший после ранения, справиться с ним не могли, и его несло по течению. К счастью, Покровский оказался запасливым и, очевидно, планировал путь по реке. В лодке оказались переносная жаровня, изрядный запас провизии и несколько бутылок красного вина.
Только на пятнадцатый день после нашего вынужденного путешествия я сделал попытку сесть на весла. Но, увы, вскоре выдохся. Мне удалось развернуть лодку носом против течения, но дальше, несмотря на мои и Еленины усилия, она не сдвинулась с места. Нужно было искать место высадки. Я даже не знал, где мы находимся. Мы плыли мимо затопленных и разрушенных деревень.
— Как долго это будет продолжаться? — Елена приподняла марлевую накидку, закрывающую ее лицо от комаров, и вытерла пот.
— Пока мы не найдем устье притока.
— Я не об этом. Сколько еще берега реки будут таким вот болотом?
— Трудно сказать. Думаю, сейчас берега многих рек вот так заболочены. Во всем виноваты плотины. Перед тем как их прорвать, вода залила берега. Почвенные воды повысились. Отсюда и болота. Хотя, думаю, лет через шесть установится равновесие, и реки войдут в берега, а пока… Представляю, что сейчас делается по берегам Волги.
— Ты там был?
— В детстве… Уже после того, как ее перегородили плотинами. Отец мне рассказывал, что раньше вдоль берегов тянулись заливные луга. Трава там была чуть ли не в рост человека… Когда с пастбищ возвращались стада, они шли часа два… Столько было скота. Потом, когда луга исчезли, скот порезали. Кормить было печем… В общем, наделали великих бед великие стройки. Исчезла рыба. Кто-то подсчитал, что урон от затопления лугов был гораздо больший, нежели прибыль от орошаемых земель.
— Но теперь все восстановится?
— Не знаю. В Каспий вместе с водой прорванных плотин теперь должны войти миллиарды тонн грязи… Не приведет ли это к гибели его обитателей? Словом, что ни делает дурак, все он делает не так.
— Ты это о ком?
— Да так… Любимая поговорка отца… Он часто повторял ее, когда по радио и телевидению сообщалось о таких великих стройках. Ты знаешь, он мне рассказывал, что если бы до революции кому-то пришло в голову рубить кедры, то местные мужики его забили бы до смерти. А у нас за три-четыре десятка лет свели на нет все кедровые леса, испоганили Ладогу, надругались над Байкалом…
Глава ХLIII
«МЕХОВЫЕ КУРТКИ»
— Смотри! — прервала меня Елена, показывая вперед.
Шарик, до этого времени дремавший на носу баркаса, вскочил на ноги и яростно зарычал.
Я оглянулся. Прямо по курсу нам наперерез двигались три лодки. В каждой из них было человек по пять. Вдоль правого берега тихо крались еще две, отрезая нам путь к отступлению. Я бросил весла и схватил автомат. Елена уже держала свой наготове.
— Ложись на дно! — сказал я ей, быстро перебираясь на нос, — кажется, будут стрелять.
Когда до лодок оставалось метров тридцать, я послал в воздух очередь. Выстрелы подействовали. Лодки сгрудились посреди реки, сидевшие в них люди стали совещаться. Наш баркас сносило прямо на них.
— Эй! — крикнули с лодки, — кто вы?
— Потерпевшие крушение… и вообще мирные люди… А вы кто?
— Мы тоже мирные. Здесь живем! — последовал ответ.
— Пропустите нас! — потребовал я.
— Стрелять не будешь?
— Не буду!
Лодки начали расходиться, а баркас продолжал плыть по течению.
— Эй! — снова раздался крик. — Туда дальше нельзя.
— А что такое?
— Вы не найдете выхода на берег. Кругом болота. Вас разнесет в щепки, когда будете плыть через плотину.
— Держи-ка их на прицеле, — тихо сказал я Елене, садясь на весла.
— Я могу высадиться здесь?
— Давай, нам не жалко!
— Только без фокусов! Показывайте путь.
Вход в устье притока был незаметен. Я бы его наверняка принял за очередную заводь гниющей воды. Вскоре берега этой «заводи» стали уже, показались сухие участки берега. Лодки направились туда. Я причалил в метрах тридцати от наших провожатых. Понимая мои опасения, они не делали попыток приблизиться. Мы с Еленой взяли два рюкзака, наполнили их провизией и боеприпасами. Мне пришлось взять еще винтовку с оптическим прицелом, третий автомат, бывший у Покровского. Общий груз был внушительным. Немного подумав, я вытащил у генеральского автомата затвор и, широко размахнувшись, швырнул его в реку. Затем забросил и сам автомат. По моим расчетам, идти придется километров триста, а если учитывать различные препятствия, то и все четыреста.
— Подойдите кто-нибудь, — позвал я, обращаясь к стоящим неподалеку людям.
Один из них двинулся к нам. Одет он был в самодельную меховую куртку без рукавов на голое тело и латанные-перелатанные джинсы, заправленные в меховые чулки.
— Все это и баркас, — я кивнул на оставленные вещи, — мы отдаем вам.
— А вам не жалко?
— Все равно мы всего не утащим, а идти придется долго. Километров триста с гаком, если не больше.
— Вы что, так и пойдете?
— А что делать?
— Может, зайдете в поселок?
— Я бы зашел. Да опасаюсь, — откровенно признался я.
Мой собеседник понимающе кивнул:
— Да, прошли времена, когда человек мог не опасаться человека.
