— Вот Наталья пусть и выходит за этого попика замуж, — ехидно произнесла Евгения, — будет у нас тогда матушка Наталья!
— За что ты ее так ненавидишь?
— Я? С чего ты взял? Совсем наоборот. Мне ее жалко.
— Я пойду, наверное, спать, — Беата тяжело поднялась со стула.
— Я провожу тебя!
— Не надо, меня проводит Женя.
— Ты не спишь?
— Нет еще.
— А ты заметил, как эта каракатица спрятала под стол руки, когда увидела мое колье? Дура, нацепила десяток дешевых перстней.
— До чего же вы, бабы, бываете злыми…
— Мы злыми? — она подвинулась ближе, — ну уж нет. Мы как раз добрые и ласковые.
— Нашла чем хвастаться. Колье, видите ли… Этого добра у нас… Завтра же пошлю майору если не такое же, что-нибудь похожее.
— Пошлешь, пошлешь, — прошептала она, закрывая мне рот своими губами. Это была ее ночь.
— Послушай, ты не ревнуешь? — ни с того, ни с сего спросил я.
Эта тема находилась под негласным запретом. По-видимому, я сегодня должен был совершать одну глупость за другой.
Катюша мгновенно отпустила меня и отодвинулась. Долгое время молчала. Я протянул руку и погладил ее плечо. Она с раздражением дернула им, потом произнесла каким-то холодным, отчужденным голосом:
— Теперь уже нет. Раньше… но только к Беате. Евгения ведь уже была до меня…
— Милая, прости.
— Да чего уж! Женщина больше способна на компромисс. Она легче выбирает из двух зол меньшее.
Катя долго лежала молча. Чувствовалось ее взволнованное дыхание. Успокоившись, она снова придвинулась.
— Больше ни о чем не спрашивай, ладно?
Я не ответил. Мне вдруг стало до боли в сердце жалко эту молодую красивую женщину, так же как и других, таких же несчастных в своей исковерканной молодости, обманутых в надеждах, обделенных в счастье. Но, что я мог поделать? Лишь только утешаться сознанием своего бессилия что-то изменить. «Ты лицемеришь, — шепнул мне внутренний голос, — ведь ты счастлив?». «Да, не спорю, очень!». «Так чего же ты, о чем задумался? Пользуйся случаем, который подарила тебе судьба!». «Я думаю о том, может ли быть счастлив человек несчастьем других?». «Опять ты за свою философию? Еще не надоело?».
— Ты что, заснул? — в голосе Катюши звучало удивление.
— Нет, милая, — прошептал я, целуя ее плечо. Говорят деньги притягивают деньги. А глупость? Наверное, тоже. Что касается меня, то я заметил: стоит мне сделать одну, как за ней следует другая. Хорошо еще, если вовремя остановишься, а то наделаешь столько дел, что потом хватит на целые годы воспоминаний, от которых кровь приливает к лицу и от стыда чувствуешь, как горят уши.
— Что с вами, Константин Михайлович?! — невольно вырвалось у меня при виде майора, входящего ко мне в кабинет в сопровождении Паскевича.
Лицо майора было расцарапано в двух местах, а под левым глазом, почти заплывшим, красовался огромный лиловый синяк.
— Мне надо было воспользоваться вашим предложением. Я плохо разбираюсь в этих тропинках по берегу озера, свернул не на ту и в темноте напоролся глазом на сук дерева!
— Еще счастливо отделался, Костя!
Паскевич, я заметил это уже давно, после нескольких часов знакомства всем говорил «ты» и называл по имени.
— Потом зайдем ко мне, я тебе сделаю примочку.
Я внимательно посмотрел на Сашку. Может быть, от того, что я его видел каждый день, от меня ускользали те изменения, о которых говорила Катя.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я? — удивился Паскевич. — Нормально! А что?
— Да так, ничего.
Он протянул мне папку со сценарием и, усевшись поудобнее в кресло напротив, стал ждать. Я углубился в чтение.
— Не слишком ли? — я возвратил папку Паскевичу и вопросительно посмотрел на майора.
— Все нормально, — успокоил он меня, — я бы только поместил «инспектора» пока на бывшую базу университета. Интересно, кого же пришлют? Если Голубева — это правая рука Покровского. С ним нужно быть предельно внимательными и осторожными. Это хитрая лиса. Любит прикидываться дурачком, на самом же деле, крайне собран и внимателен.
— У него есть какие-нибудь слабости, особенности?
— Любит выпить. Но знает свою слабость и по-этому воздерживается. Если же выпьет достаточно, то потом теряет контроль и пьет до полного опьянения. Но, я думаю, что, в данной ситуации он не притронется к бутылке.
— Еще что?
— Ну, неравнодушен к красивым женщинам. Но, это все такие, кто к ним равнодушен? — майор засмеялся. — Да! Тщеславен. Переживает, что не стал генералом. Это тоже не характерно. Все военные такие.
— Разве сейчас это имеет какое-то значение?
— Для армейских это всегда имеет значение. Тем более, что там еще не поняли всей глубины нашей катастрофы. Покровский носится с идеей восстановления государства, армии. У него даже по этому поводу есть теория, которую он называет теорией опережения развития.
— Опережения чего?
— Других стран. Покровский говорит, что те страны, которые раньше других смогут восстановить армию, будут диктовать свою волю всему миру.
— Серьезно?
— В том-то и дело, что — да! И надо сказать, что поначалу его идеи увлекли многих офицеров. Это еще тогда, когда размеры катастрофы не были ясны. Теперь же над ним посмеиваются.
— А как Голубев?
— Кто его знает? Он редко бывает откровенен. Мне кажется, что его больше всего волнует личное благополучие. Сегодняшнее положение его вполне устраивает. Что будет завтра — не знаю.
— Так вы говорите, что он крайне подозрителен?
— Я этого не говорил, но это так.
— В таком случае вот что! В сценарии можно оставить все почти без изменений, но надо все сделать так чтобы у Голубева сложилось впечатление, будто мы скрываем свои истинные силы, стараемся показать, что мы слабее, чем на самом деле. Вы меня понимаете?
— Вполне. Мысль ясна, а детали додумаем сами.
— Но это надо сделать достаточно тонко.
— Само собой. Только вот что… — майор заколебался.
— Вы хотите что-то возразить? Пожалуйста.
— Дело в том, что, получив такую информацию, Покровский сделает все, чтобы усилиться.
— Это входит в мои планы.
— Не совсем понимаю.
— Во-первых, мы выиграем время.
— Вы хотите сказать, оттянем. Но потом?
