генералам, что они совершенно не умеют разговаривать с теми, кто ниже их чином. Он искренне верил, что одно его появление на передовых позициях вызовет всплеск героизма и самопожертвования. Атмосфера сгущалась, солдаты поджимали губы. На их грязных лицах читалось: снова уговоры, а как же насчет замирения и земли?.. Ведь обещали каждый Божий день!
Прапорщик Савицкий, из вольноопределяющихся, наклонился к подполковнику Николаенко, командиру батальона:
– Вчера у нас в полковом комитете мы едва отбились от большевиков. Вы же знаете, как с ними… Но теперь к ним качнутся многие!
Подполковник посмотрел на свежий порез на нечистой щеке прапорщика (брился второпях) и ничего не ответил. Он пытался отговаривать министра от митинга. Не отговорил, лишь получил презрительный упрек. А следовало удержать. Вон как они набычились! Он с беспокойством размышлял о том, как бы половчее закрыть митинг и без всяких осложнений спровадить министра. Долго ли до греха?
Керенский вытащил платок и, беспокойно бегая глазами по затаившейся толпе, стал утирать длинные мокрые губы. Такой томительной паузы не предполагалось. Обычно толпа кидалась к автомобилю и принималась восторженно подкидывать министра в небо… Молчание солдат становилось нехорошим.
Прапорщик Савицкий, напрягая горло, крикнул:
– Господин министр, у нас совершенно нет резервов! Керенский дернулся и резко обернулся на голос. Его рыхлое лицо перекосила гримаса ненависти. – Мальчишка! – крикнул он. – Когда мы, революционеры, бросались на борьбу с царизмом, мы не оглядывались назад. Нет, не оглядывались. Мы шли и умирали без оглядки!
Он высмотрел в группе офицеров подполковника Николаенко и приказал:
– Подполковник, отстраните этого паникера от наступления. Революция не нуждается в услугах ему подобных!
Густая краска залила лицо прапорщика. Он затравленно заози-рался. Капитан Нежинцев положил ему руку на плечо:
– Тихо, тихо… Не обращайте внимания.
А Керенский, снова обращаясь к толпе, прокричал:
– Идите, славные солдаты революции! Вперед! Идите… я вам приказываю. Идите и, если надо, умрите без колебаний!
Подполковник, грубо расталкивая офицеров, стал пробираться к автомобилю.
Прапорщик, все еще заливаясь краской, говорил Нежинцеву:
– Я-то пойду, господин капитан. Но вот они-то, солдаты-то?
– Не переживайте, плюньте, – уговаривал его Нежинцев.
Он видел: подполковник Николаенко вскочил на подножку автомобиля и ткнул солдата-истукана в плечо. Машина немедленно рванула с места…
Поздним вечером в просторном блиндаже батальонного командира за товарищеским ужином прапорщик Савицкий захмелел от разведенного спирта и принялся хватать капитана Нежинцева за рукав – никак не мог забыть оскорбительной министерской оплеухи на солдатском митинге.
– Господин капитан, да вот… ей-богу же… Заклинаю честью! Я уже два раза ходил в штыковую… Господин подполковник подтвердит… Страшно, конечно, но чтобы уж… Я ведь что хотел сказать? Снарядов! Дайте нам снарядов, а уж дальше мы все сами сделаем. Главное, я достоверно знаю, что снарядов у нас горы. Но – на складах, в тылу. Так подвезите же, подайте! Я только это и хотел сказать. А он – слыхали? И у меня товарищ есть, я ему верю, как себе… так он рассказывал. Приходит эшелон, а там в вагонах не снаряды, а апельсины! – Он вдруг визгливо, пьяно захохотал. – Как вам это нравится? Немцы нас – чемоданами, а мы их – апельсинами!
Подполковник Николаенко с отцовским выражением глянул на молодого офицера и благодушно посоветовал:
– Сережа, вышел бы на ветерок да глянул: кажется, опять летают.
Савицкий понял и обиделся:
– Я, конечно, пьяный, и вы вправе… так сказать… и все такое прочее. А ветерок ваш мне совершенно ни к чему. Я и отсюда знаю: да, летают. И – бросают. И завтра я с утра стану отбирать эти проклятые листовки.Речь, как понял Нежинцев, шла о немецких аэропланах. В последнее время на русских позициях для стрельбы по воздушным целям приспособили самодельные станки для пулеметов. Аэропланы стали появляться по ночам, с них сыпались листовки. «Солдат Иван, какого черта ты сидишь в окопе? У тебя дома давно делят землю!» Отбирай не отбирай эти листовки, а на солдат они оказывали действие.
Савицкий снова вспомнил о министре.
– «Иди и умри…» А? Хорошенькое дело! Нет, не по-русски это. Мы, конечно, не задумаемся и умрем, но- о… зачем же зара нее-то? Кому охота?
Сосед Савицкого, немолодой офицер, с расстегнутым воротом на волосатой груди, пивший сегодня много, но пьяневший трудно, мрачно изрек, что Керенский никакой не русский, а самый настоящий жид.
– Я знаю точно. У меня дядя знал его еще по Петербургу.
– Ваше здоровье, капитан! – вскричал Савицкий и схватил стакан. – Мне мой товарищ рассказал, что Ленин тоже жид. Они учились вместе… Сплошные жиды, капитан… «Евреи сидят на конях вороных, былинники песни слагают о них!» – внезапно продекламировал он и задохнулся от пьяненького смеха.
Подполковник Николаенко взглядом попросил у гостя снисхождения. Офицерам на передовой так редко выпадает посидеть, поговорить в компании.
Показав на уронившего голову Савицкого, подполковник негромко обронил, что и Керенский, и этот таинственный Ленин, и зловещий Протопопов – все они из Симбирска, земляки. Своеобразный «волжский куст» неординарных российских людей, которых история вдруг выталкивает на поверхность…
