– Волга-Волга, мать родная… – вдруг завопил Савицкий, смутился и, уронив голову, заснул тут же за столом.
Настала пора расходиться. Небо светлело.
Капитан Нежинцев ночевал в блиндаже мрачного офицера. Разувшись, тот долго шевелил пальцами голой ноги. Лицо его было туча тучей. Внезапно он заговорил о своем уважении к генералу Корнилову. Наводить на фронте порядок следовало как раз с того, на чем настаивал Корнилов: с введения смертной казни. Гуманизм хорош в мирное время. У войны свои законы. Здесь каждый шаг пахнет кровью.
– До чего довели, канальи: на каждого мало-мальски дисцип линированного солдата стали смотреть, как на офицерскую при хвостню. А? Ты, дескать, холуй, подлиза… – Он крепко стукнул себя по колену. – Собираемся наступать, а я боюсь, признаться: не стрельнули бы в спину!
Они улеглись, потушили свет и долго еще переговаривались в темноте. Офицер рассказывал о летчиках. Отважные ребята, что-то вроде рыцарского ордена. Неподалеку находилось два аэродрома… Внезапно вспомнил о женском ударном батальоне.
– Представляете, одни бабы. И командует баба. Бочкарева, Георгиевский кавалер. Недавно эти бабоньки взяли немецкую батарею… представляете? У нас тут офицеры было на кобеляж настроились. Который месяц на передовой! Так их ударницы – по мордасам, по мусалам. У них, оказывается, сухой закон. До конца победы ни Боже мой! Не моги и помышлять. Все, как одна, из Смольного, из Екатерининского института благородных девиц. Если кто на шашни клюнет – всё, сами же и пришибут. Каково? Вот ведь как бывает…
Утром капитан Нежинцев пристроился на санитарную повозку. Возница с вожжами в руках шагал рядом. Два раненых солдата тихо переругивались. Один из них баюкал перевязанную, толсто уверченную руку и скрипел зубами от боли. Измученный толчками на ухабах, он то соскакивал с повозки, то садился снова.
Благодушный возница, неряшливый обозный солдатишка, говорил не переставая. Ему, рассказывал он, сильно не пофартило: едва военного министра не повидал, опоздал.
– Приехал бы к обеду – в самый раз. А так только пыль понюхал. Геройский, говорят, мужчина, воитель настоящий. Из нашего брата тоже ведь есть всякие. Ну один и полез напоперек. Дескать, что мне толку в этой победе, если я буду убитый? Земля-то кому другому отойдет! Ка-ак он глянет на него да как глазьми-то сверканет… солдатишка этот как стоял, так и свалил ся: ноги подкосились. Не выстоял, сил недостало…
– Мели, Емеля! – не вытерпел солдат с забинтованной ру кой. – И не солдат вовсе говорил ему, а прапорщик, известный человек. И не с ног упал, а наоборот – послал твоего министра куда подальше! Вот как было дело.
Возница смешался:
– Я… что? Я сам не видел. А только говорят…
– Давай, погоняй. А лучше дай-ка вожжи. Рука как огнен ная. Сил нету терпеть!
Вожжей обозный не отдал и принялся утешать раненого тем, что тот отвоевался: сейчас его положат в госпиталь, скинут всю грязную окопную муру и первым делом – в ванну с мылом…
– Я ж вижу, не слепой – вошки на тебе достаточно. Раненый сконфузился:
– В обороне накопил.
– Ох эта оборона! – подхватил обозный. – Уж что мы с этой вшой не делали, с заразой! Ничего не помогает. Иной ажник шевелится… Но вот что дивно: едва приказ и двинемся вперед – как сдует их, поганок. Ну сразу ни одной! Прямо чудесно. Затокак только сели, закопались – откуда и возьмутся! Словно их со склада подвезут…
Вернувшись в штаб, капитан Нежинцев застал командующего армией в расстройстве. Верный Хаджиев успел ему шепнуть, что заскакивал Савинков, застал у Корнилова Завойко и они, как можно было расслышать из приемной, жестоко разругались. После этого «уллы-бояр» переменился, стал раздражительным, придирчивым.
О ссоре Савинкова с Завойко Лавр Георгиевич рассказывал с неохотой. Вроде бы Завойко сел на своего любимого конька и щегольнул при этом знанием нефтяного дела. Он называл борьбу за нефтяные месторождения «черным делом» и уверял, что стоит только появиться нефти, как непременно возникает ловкий Сруль. А уж если появился Сруль, рядом с ним обязательно возникнет Смердяков… Остальное Нежинцев уловил без всякого труда. Оба спорщика настолько разгорячились, что принялись уязвлять один другого намеками на позорнейшую смердяков-щину.
Лавр Георгиевич сказал, что после этого неприятного спора Завойко вдруг исчез из города. Даже не попрощался! Корнилов связывал это с тем, что Савинков вчера намекнул инженеру, будто он вовсе не тот человек, которым старается казаться. Сегодня Хаджиев побывал в гостинице. Завойко исчез – номер сдан, постоялец выехал.
– Хороший этот парень, Хаджиев, – отозвался Нежинцев. – Чистый, верный, прямой… Глаз радуется!
Корнилов признался, что с нетерпением ожидал возвращения начальника разведывательного отдела. У него не выходило из головы зловещее предупреждение Савинкова. Намек явный… но что он имел в виду?
– Неужели то, что он служил у Нобеля? Я знаю, мы говорили. Он в Петроград приехал прямо с Эмбы.
У капитана Нежинцева имелись совсем иные сведения. До отъезда на эмбинские нефтепромыслы инженер Завойко пережил большие неприятности. Одно время ему вдруг понадобились деньги, и он стал пытаться получить банковскую ссуду. Банки, куда он ни совался, отказывали наотрез. Тогда Завойко сочиняет «Записку» о махинациях банкиров и относит ее не куда-нибудь, а в Министерство внутренних дел. Оттуда, нисколько не волыня, этот документ подают на стол самому царю. Содействовал этому свитский генерал Мейендорф… И лишь впоследствии открылось, что генерал старался не за красивые глаза. С помощью Завойко генералу удалось купить в Западном крае роскошное имение за пустяковую цену. Едва став владельцем имения, генерал немедленно продал его за настоящую цену. Этот гешефт принес генералу «навар» в 250 тысяч рублей.Вот что за человек этот Завойко!
Но и это еще не самое страшное. Незадолго до войны русская контрразведка установила его тесные отношения с неким Кюр-цем, немцем, жившем в Петербурге. В начале войны Кюрца поймали за руку на
