Высказываясь, Корнилов ловил себя на том, что в глубине сознания не исчезает главный раздражитель: у кого приходится выпрашивать ярлык на спасение русской армии? У каких-то двух пархатых комиссарчиков!..
Нахамкес слушал невозмутимо, лишь терзал всей горстью свою дремучую бородищу. Его могучий голый лоб блестел. Зато Гиммер был как на пружинах. Он едва дослушал.Бескровные бритые губы Гиммера сложились в ядовитейшую гримасу.
– Э-э… как вас там… ваше превосходительство, кажется?.. Вы очень, оч-чень поэтично и возвышенно изложили нам необхо димость существования всех этих «благородий» и «превосходи тельств». Ну и «светлостей», надо полагать, тоже! Но вы совер шенно упускаете из виду, ваше превосходительство, что старой России больше нет. Нету ее, нету… кончилась! И армии вашей тоже нет. Как ни мила она вам, ваше превосходительство, как ни дорога. Уж извините нас великодушно! Новая Россия не нуждается в этом гнилом наследстве проклятого режима. Новая Россия создаст совершенно новую армию: подлинно народную, демократическую. Солдат уже глотнул свободы, он уже расправил свои плечи. И вам, ваше высокопревосходительство, уже не загнать его под генеральское ярмо!
Как же они насобачились болтать, прохвосты! И как стегала по ушам эта возмутительная картавость!
– Какое ярмо? На дисциплине стоит любая армия! Это же… вредительство. Самое настоящее вредительство!
На этом и конец бы всем переговорам. Но тут, словно дредноут в стаю мечущихся лодок, величаво вплыл монументальный Милюков. Он подавлял и видом, и манерой. Мастер, настоящий мастер, что и говорить! Недаром же считался одним из самых видных думских златоустов.
Начавшейся перепалки он словно не заметил. Сбивая напряжение, он пустился в рассуждения насчет того, что великой державой следует считать государство, способное в одиночку выдержать войну против любой другой великой державы. Способна ли Россия – да, новая, свободная, сбросившая гнет царизма, демократическая безусловно, – так вот способна ли она в полнейшей изоляции, без помощи союзников, обуздать германские притязания на свою свободу, на свою с таким трудом достигнутую независимость? Сомнительно, господа. Об этом как раз и говорил сейчас присутствующий здесь новый, революционный командующий войсками округа. Во всяком случае, он лично понял его именно так, и не иначе… С другой же стороны, преступно спорить с тем, о чем так горячо высказался вот… господин комиссар… господин Гиммер. Ну, то есть о необходимости обновления русской армии, бывшей, как известно, долгие века послушным инструментом в руках проклятого самодержавия. Обновление нужно как воздух, как настоящая питательная среда. Но разве первые шаги уже не осуществлены? Разве дух свободы уже не проник в казармы старой армии? Он имеет в виду избираемые комитеты, призванные отнюдь не заменить, но лишь усилить существующие командные структуры, иными словами – штабы…Бальзам умелой и спокойной речи проливался, успокаивал и завораживал. Внезапно Нахамкес ухмыльнулся и ребром ладони взбил свою бороду снизу вверх.
– Вы забываете, что новая Россия воевать ни с кем не собира ется. В том числе и с Германией. Мир между народами – вот наше требование. И мы об этом уже заявили.
Лукавым движением бровей Милюков выразил свое сомнение насчет столь призрачных надежд.
– Боюсь, Германия имеет свои планы, господа. Ее командова ние, и генерал Корнилов нам об этом только что сообщил, настро ено по-прежнему весьма решительно.
– У вас что… такие доверительные связи с германским гене ральным штабом? – съязвил Гиммер, ощерив мелкие частые зу бы.
С профессорской снисходительностью Милюков отнесся к новой выходке невоспитанного собеседника.
– Разумеется, Германия хочет мира. Она его жаждет. Но где гарантии, что она сядет за стол переговоров, не обеспечив себя предварительно хотя бы, скажем, половиной нашей Украины?
Нахамкес удивился:
– Вы настаиваете на том, что Германия хочет воевать? Спокойно, волооко глянув на него, Милюков посоветовал:
– Господин комиссар, раздобудьте немецко-русский словарь и прочтите хотя бы одну из немецких газет. Наши противники своих намерений не скрывают.
Взъерошенный Гиммер напыщенно провозгласил:
– Мир-ровая р-революция р-разр-растается и кр-репнет! Кр-ровавого Вильгельма ждет судьба кр- ровавого Николашки!
Комиссарские наскоки Милюков воспринимал как несокрушимая скала. Чем больше кипятились Гиммер и Нахамкес, тем замороженнее становился министр иностранных дел. В нем оказался неистребимый запас невозмутимости. Белоголовый, с крупным породистым лицом, он лишь багровел. Казалось, метать горох в глухую стенку – для него обычнейшее дело. За весь долгий день он ни разу не повысил голоса.
– Вы что же… требуете капитуляции Совета? Так вас прика жете понимать?
Мы!.. – усмехнулся Милюков. – Требуем не мы. Требует Россия. Требует наша молодая демократия. Да будет вам извест но, господа, что мы начали войну, недосчитываясь в рядах армии более трех тысяч офицеров. Не сомневаюсь, что вам известны наши фронтовые потери. Убыль офицеров пополнялась, как изве стно, в основном за счет вольноопределяющихся. Погоны надела наша лучшая молодежь. Почему вы ей отказываете в демократиз ме, господа? С какою целью вы всю ее огулом записываете в какие-то черносотенцы?Корнилов снова чуть не испортил дела. Он не вытерпел:
– Вы же все время требовали ответственного министерства. «Правительство народного доверия»… Но разве офицер – не представитель государства? Почему вы вдруг отказываете ему в доверии солдат?
Как снова встрепенулись оба комиссара!
Какой: выразительный взгляд метнул в его сторону терявший терпение Милюков!
Тщедушный Гиммер чуть не завизжал:
– Старому офицерству? Вы спрашиваете: вашему старому офицерству? Мы ему отказываем… да! Никакого доверия этим палачам! Офицер нашей армии должен пользоваться доверием своих солдат. И наша армия изберет себе таких командиров…
