Нежинцев сказал:
– Нам всем осталось одно: сгореть на своем святом огне. А смерть… Что смерть? Она ведь никогда не предупреждает и нико му не дает никаких объяснений!
Гибким движением молодого, сильного тела он унырнул в низенькую дверь.
Начинался день, и обоих, главнокомандующего и полкового командира, ожидали свои тяжелые обязанности.
Весь день Корнилов провел в боевых порядках войск.
От ночного разговора с Нежинцевым на душе остался мутный осадок. Тревожило состояние молодого офицера. В словах, в сокровеннейших признаниях Нежинцева так и шибала какая-то затаенная обреченность. Уж не потому ли он с таким молодечеством заявил о смерти, прежде чем уйти?
Добровольческая армия продолжала наступать на Екатерино-дар. Однако сил для штурма было явно недостаточно. Видимо, это почувствовал и противник. Несколько раз в течение дня красноармейцы поднимались в контратаки.
Корнилов приказал бросить в наступление бригаду Маркова. Громадный обоз остался без охраны. Раненые офицеры приготовили револьверы. Они прислушивались к звукам боя и ловили пробегающих сестер милосердия:
– Сестрица, ну как там? Стреляться не пора?
Во второй половине дня в лазарет пришло распоряжение Корнилова: послать в бой всех, кто способен передвигаться. Таких набралось с полсотни человек.
Оставшимся роздали винтовки и патроны.
Внезапно, словно теплый весенний ветерок, с подводы на подводу запорхало победное известие: части генерала Казановича сражаются на улицах Екатеринодара. Настроение раненых поднялось. Спустя час пришло новое известие: Казанович вошел в осажденный город, но не с боем, а тишком и молчком, поздней ночью. Воспользовавшись кромешной темнотой, генерал со своим отрядом осторожно вступил в город и вроде бы без помех дошел до Сенного базара. На рассвете он отступил, боясь оказаться в западне… Примчался посыльный от Маркова: артиллерийские казармы взяты. Но слишком велики потери. Генерал Марков просил подкреплений.
В этот час прервалась связь с Казановичем. В довершение дрогнул и стал отходить к садам отряд Эрдели.В бинокль хорошо видны окраинные домики Екатеринодара. Спасение так близко! Лавр Георгиевич напряженно всматривался в расположение артиллерийских казарм. На миг ему показалось, что мелькнула знакомая белая папаха…
Мгновенным и невидимым щелчком с головы Корнилова сбило фуражку. Хаджиев поднял ее, подал. Он сдержанно попросил «уллы-бояра» не подвергать себя опасности. Зачем?
– Хан, вспомните, что говорил великий Али: «Какого дня моей смерти избегнуть? Дня предопределенного или непредопре– деленного? День непредопределенный меня не страшит, а от того, что суждено, нет спасения».
– Я дал слово Таисии Владимировне… Корнилов прищурился, помедлил:
– Ладно, хан. Идемте уж…
Они подъезжали к ферме, когда Корнилову сообщили, что убит Нежинцев. «Ну вот…» Мгновенно вспомнился весь сегодняшний ночной разговор, как наяву предстала молодцеватая фигура молодого офицера. Все-таки предчувствие не обмануло Нежинцева: он чуял смерть! Потому и заявился среди ночи. Он пришел к единственному человеку, кому мог высказать самое тревожное, самое наболевшее. Так взрослый сын, запутавшийся в своих делах, в отчаянии обращается к старому и мудрому отцу…
В первую минуту Лавр Георгиевич зажмурился и чуть слышно застонал. Какие люди гибнут! Россия теряет своих лучших сыновей… Дрожащей рукой он взялся за козырек и надвинул фуражку на самые глаза. Помогая ему слезть с седла, Хаджиев почтительно придержал стремя. Конвойные текинцы застыли в уважительном молчании. Они сознавали невыразимое горе своего уллы-бояра.
Убитого Нежинцева привезли на ферму в сумерках. Он лежал в изорванной черкеске. При свете ярких южных звезд блестел Георгиевский крестик. Лавр Георгиевич опустился на колени и долго смотрел на дорогое мертвое лицо. В зажмуренных глазах убитого застыла ярость боя. Корнилов наклонился и поцеловал Нежинцева в лоб. Тяжело поднялся и побрел в комнату, где его дожидались собравшиеся генералы. Следовало решать, что делать дальше. Ощущение большой беды витало над остатками Добровольческой армии. Екатеринодар был рядом, но многодневный беспрерывный штурм не приносил успеха.
Вместо Нежинцева остатки Корниловского полка принял Ку-тепов. Он сегодня впервые присутствовал на совещании и сидел угрюмый, букой. В полку осталось менее 300 штыков.
Генерал Марков в ожидании начала совещания положил голову на плечо Романовскому и сладко спал. Когда вошел Корнилов, его толкнули. Он смутился:
– Извините… Разморило.В поведении собравшихся генералов сквозило сердечное сочувствие Корнилову. Все знали об его отношении к убитому Нежин-цеву. Сейчас следовало принять важнейшее решение: что делать дальше? Лавр Георгиевич решил не затевать большого разговора. Предложений будет множество. Но правильным из всех является одно. Таким образом, сражение выигрывает тот, кто взвалит на себя всю ответственность за выбор. Корнилов такой выбор сделал до начала совещания.
Главнокомандующий походил на смертельно больного человека. Узкой коричневой ладонью он защищал глаза от света. Смотрел он в стол перед собой. Ровным и бесцветным голосом Корнилов произнес:
– Нам нет иного выхода, как взять Екатеринодар. Завтра на рассвете назначаю общую атаку. Я иду с Корниловским полком.
Генерал Алексеев, кашляющий, больной, негромко возразил, попросив дать утомленной армии день отдыха. Корнилов не стал спорить:
– Хорошо. День отдыхаем. Атакуем послезавтра.
Пока уходившие толпились у двери, Лавр Георгиевич расслышал голос Миончинского:
– Ах, если бы нам хоть малую толику снарядиков! Похоронить Нежинцева командующий не разрешил.
