В 1382 г. на русские земли пришли полчища Тохтамыша. Переправившись через Оку, монголо-татары сожгли Серпухов и 23 августа подступили к Москве. К этому времени великий князь Дмитрий Иванович Донской покинул город и уехал в Кострому. Осада продолжалась три дня, москвичи впервые применили огнестрельное оружие — пушки. 26 августа 1382 г. защитников города обманом выманили за ворота суздальско-нижегородские князья, пришедшие с Тохтамышем, и татары ворвались в город. Москва была разграблена и сожжена, погибло 24 тысячи человек. Затем были разграблены Дмитров, Волок Дамский, Можайск, Перея-славль, Звенигород. Но у Волоколамска один из татарских отрядов разбил Владимир Андреевич Храбрый. Тохтамыш вернулся в Орду, вновь наложив дань на русские земли.
***
Почему же всего через два года после великой победы на Куликовом поле Тохтамыш сумел разорить Москву и вновь наложить дань на Русь? Чтобы яснее представить важность этой проблемы, придется вновь процитировать экстравагантные суждения Л.Н. Гумилева.
По Гумилеву, 8 сентября 1380 г. стараниями Сергия Радонежского родился новый этнос. Этому процессу стремился помешать Мамай с помощью католического Запада, но на пути у него встали московский князь Дмитрий и хан Белой Орды Тохтамыш. Правда, два года спустя, в 1382 г., Тохтамыш взял обманом Москву и уничтожил ее население, но Тохтамыш, в отличие от Мамая, по Гумилеву, не был прозападным деятелем. «Защита самостоятельности государственной, идеологической, бытовой и даже творческой, — пишет Л.Н. Гумилев, — означала войну с агрессией Запада и союзной с ней Ордой Мамая. Именно наличие этого союза придавало остроту ситуации. Многие считали, что куда проще было подчиниться Мамаю и платить дань ему, а не ханам в Сарае (имеется в виду Тохтамыш; автор не учитывает, что Мамай никогда не был ханом, а дань формально могла идти только ханам. —
В другом месте у Гумилева можно прочитать вариацию на ту же тему: западник Мамай «договорился с генуэзцами, получал от них деньги. И на них содержал войско, отнюдь не татарское (монголо-татары, по Гумилеву, — это защитники и опекуны Руси. —
На самом деле «союзник» и «друг» Тохтамыш появился на горизонте уже после разгрома Мамая русскими войсками.
Л. Гумилеву все-таки пришлось отвечать на вопрос: почему «союзник... разорил Москву»? Ответ последовал более чем экстравагантный: «Тогда случилась беда, погубившая Тохтамыша, но не Москву».
Оказывается, суздальские князья интриговали, «а интриги у них всегда осуществлялись одним способом: писанием доносов». Они донесли Тохтамышу, что Дмитрий «хочет предать его и присоединиться к Литве» (куда впоследствии бежит Тохтамыш). «Тохтамыш был очень славный человек — физически сильный, мужественный, смелый, но, к сожалению, необразованный. Он был не дипломат... И он поверил, ибо в Сибири не лгут: если свои же приходят и говорят про другого плохо — этому верят!» У Тохтамыша, следовательно, не было выбора: донесли — значит, надо придушить друга. Тохтамыш пошел к Москве, и «все князья и бояре разъехались по своим дачам и жили спокойно». Не имевший дач народ остался в Москве. Что ему оставалось делать? «Народные массы в Москве, как всегда у нас на Руси, решили выпить. Они стали громить боярские погреба, доставать оттуда меды, пиво, так что во время осады почти все московское население было пьяным. Москвичи выходили на крепостные стены и крайне оскорбляли татар непристойным поведением — они показывали им свои половые органы. Татар это ужасно возмутило. А когда на Москве все было выпито, москвичи решили, что больше воевать не стоит, пусть татары договорятся обо всем и уйдут. И открыли ворота, даже не поставив стражу перед ними». Оскорбленным же татарам ничего не оставалось, как перерезать беспечных горожан. Предполагая сомнения у читателей, Л.Н. Гумилев заверяет: «Так было на самом деле — все это описано в летописях». Летописи, конечно же, обычно отражают заинтересованность разных политических сил. Но такой и близкой к сказанному версии нет ни в одной из них.
О намерениях Тохтамыша на Москве было известно. Тохтамыш начал с того, что распорядился грабить купцов, торговавших в городах Волжской Булгарии. Дмитрий попытался собрать войско и позвал на совет князей и бояр. Однако «обретеся раздно в князех и не хотяху пособляти друг другу и не изволиша помогать брат брату», — отмечено Новгородской IV летописью. И Дмитрий, получивший в истории высшую награду в прозвании «Донской», «то познав и разумев и расмотрев... бе в недоумении велице, убояся стати в лице самого царя, и не ста на бой противу него, но поеха в град свой Переяславль, а оттуда мимо Ростов и паки реку вборзе на Кострому». (Примерно этот текст воспроизведен и рядом других летописей середины и второй половины XV в., в то время как в древнейших — Троицкой, Рогожском летописце — сюжет о разногласиях явно сознательно исключен.)
Что же произошло после столь убедительной победы на Куликовом поле? Победа досталась, конечно, нелегко. «Оскудела Русь ратными людьми», — сообщает летописец. Но дело было не только в этом, и даже не в том, что нечем было вознаградить победителей.
В результате выбор Дмитрия остановился на Киприане. В пользу Киприана складывалась и ситуация в Литве. В Вильне шла борьба за власть Ягайло и его дяди Кейстута, Ольгерд скончался в 1377 г., объявив Ягайло «старейшим», каковым он (рожденный от второй жены) в действительности не являлся (таковым был именно Кейстут). Вокруг Кейстута стали собираться силы, противостоящие Ягайле.
В летописях хронология событий, связанных с усобицами в Литве, перепутана из-за повтора. Об усобице и гибели Кейстута говорится дважды: под 1378 и 1382 гг. В данном случае, видимо, путаница произошла из-за того, что позднейшими сводчиками события 1382 г. — гибель Кейстута и его выступление против Ягай-ла в 1378 г., завершившегося во княжением Кейстута в Вильне в 1381 г., в каком-то источнике