Но про петуха я позабыл сразу. Я торопился к сундуку. И неспроста!
Старый бабушкин сундук всегда притягивал меня, как притягивает большой магнит маленькую иголку. Притягивал не потому, что был красиво расписан жёлтыми и красными цветами, а потому, что я знал:
Только я чуть задержусь, бабушка кричит:
— Ну что ты там застрял! Не придавило ли тебя крышкой, упаси господи?
Вот и теперь я услышал то же самое и опять не успел как следует налюбоваться бабушкиными сокровищами.
Я быстренько сунул в сундук свой городской костюм, надел короткие трусы, лёгонькую майку, попробовал поскакать на одной ножке и вдруг подумал: «Хорошо бы мне остаться таким подросточком на весь отпуск! Хорошо бы на все эти дни сделаться мальчиком настоящим, а не в шутку».
А бабушка вновь заторопила меня:
— Садись пить чай да рассказывай про своё городское житьё-бытьё. Ведь у тебя, наверное, полно всяких новостей.
Я сел за стол, положил в стакан ложку варенья, потом добавил ещё две и задумался: какие же самые важные новости лучше всего рассказать?
Может, о моей работе и о том, как опустела чернильница?
Но в голове у меня будто что-то щёлкнуло, и я выпалил:
— А в городе, у нас на крыше, подрались воробьи! Один воробей свалился в трубу и вылез оттуда чёрным-пречёрным, весь в саже!
Выпалил я эту новость и покраснел. Вот, думаю, сморозил так сморозил! Важнее ничего придумать не мог!
Но бабушка посмотрела на меня без усмешки и сказала:
— Ая-яй! Вот бедняга воробей, каково-то ему теперь, чумазому!
И тут меня как ветром понесло! Я начисто забыл о своей работе и, торопясь и обжигаясь чаем, рассказал:
во-первых, про знакомого чемпиона по боксу, который год тому назад поздоровался со мной за ручку;
во-вторых, про то, что ребята нашего двора сделали из пустых банок заправдашнюю ракету и запустили бы её в космос, если б ракету не отобрал дворник;
в-третьих, про то, что у нас в зоопарке катают мальчишек и девчонок на лошадке-пони всего за одну маленькую монетку, а иногда и бесплатно.
А дальше… Я не помню, что рассказывал я дальше, но было нам с бабушкой очень хорошо. Слушали мои россказни и солнечные зайчишки. Они сидели на самоваре, на самом ярком месте, и подмигивали мне. Они, наверное, хотели сказать: «Как славно быть маленьким не в шутку, а по-настоящему!»
Но это я знал теперь и без них.
Глава вторая
ПЕТУШИНАЯ ТАЙНА
Когда чай был выпит и новости рассказаны, бабушка прилегла отдохнуть, а я выскочил на крыльцо.
Мне не терпелось поскорее обежать, осмотреть все знакомые уголки Страны Моего Детства.
Первым делом я заглянул в огород. Там пахло укропом, смородиной, там всё зеленело и поспевало. Вокруг тонких колышков завивался горох. Рядом, на самой земле, из-под широких резных листьев выглядывали крепенькие огурчики. Они сами просились в рот, и я наклонился над грядкой.
Но тут до меня донеслись очень подозрительные звуки. В дальнем конце огорода, в густой крапиве, словно бы кто-то разговаривал.
Я подумал: «Не мальчишки ли забрались в огород?» — и на цыпочках стал подкрадываться к тому месту. А потом опустился даже на четвереньки и увидел среди волосатых стеблей крапивы тёмный лаз. Обжигаясь и оцарапывая колени, я пополз по нему.
Голоса приближались. Я полз бесшумно, как индеец-охотник. И вот увидел впереди лужайку, а на лужайке множество кур. Над куриной толпой возвышался бабушкин петух Петька. Он стоял на опрокинутой кадушке и… разговаривал с курами на человеческом языке!
Я притаил дыхание и стал смотреть, слушать: что же происходит?
Петух царапнул по дну кадушки лапой, выпятил грудь, сказал:
— Уважаемые дамы курицы! Уважаемые петушки! Всем ли охота выслушать меня?
— Ох! Охота! Куд-куда как охота! — ответили куры и придвинулись поближе к кадушке.
— Чив-чито вы! Чив-чито вы! Очень охота! — прочивкали цыплята и встали впереди своих мам.
Петух ещё круче выпятил грудь, заложил крылья за спину, громко произнёс:
— Так вот, уважаемые! Всем вам давным-давно известно, что я петух не совсем нормальный… То есть, я хочу сказать, не совсем обыкновенный! Вы согласны со мной?
— Ко-конечно! Ко-конечно! Ведь вы же вывелись не под ко-корзиной в курятнике, а на бабушкиной печке. А это удаётся не каждому! — прококовали две рябенькие курочки, Петькины сестрицы.
