Долгими вечерами, искупав ребенка и уложив его спать, обе женщины располагались за столом и за чаепитием вели нескончаемые разговоры.
Потрескивала лампа, ребенок сладко спал. Под завывание ветра женщины вполголоса разговаривали о самом сокровенном. В разговорах они не замечали времени.
Если было слишком поздно, Мария оставалась ночевать. Забравшись под одеяло, она дожидалась, когда Ольга погасит лампу, и принималась рассуждать о том, что полоса временных неудач уже как будто позади. Доказательства? Повальное разложение в колчаковской армии. Офицеры поголовно пьянствуют. Ожесточенная грызня идет в самой верхушке. Поговаривают, что атаманы Семенов и Калмыков уже открыто не выполняют распоряжений самого «верховного», адмирала Колчака. Но самое главное — настроение солдатской массы. Воевать осточертело всем. Частичный успех в июле голову не вскружил. Борьба с народом теряла всякую перспективу и подходила к логическому концу. Это понимал сейчас даже самый забитый солдатишка.
— Если солдат еще тянется перед офицером, это ничего не значит. Он стоит, вылупил глаза, а что у него на уме — начальству не видать.
Первыми признаками окончательного краха, считала Мария, будет постепенное освобождение от солдатского постоя подтаежных деревень. Там, в гарнизонах, солдаты уже переходят на сторону партизан. Генералы остаются без армии. И недалеко время, когда партизаны снова выйдут из тайги.
Ольга призналась:
— Даже не верится, что можно жить мирно и спокойно. Представляешь, на улицах ни одного японца. Идешь, никого не боишься.
Внезапно послышалось хныканье ребенка, Ольга вскочила и стала зажигать лампу. Нет, все спокойно. Девочка спала, выбросив поверх одеяла теплую пухлую ручку. И Ольгу вдруг пронзила невыразимая жалость к этой безмятежной маленькой девочке. Она приложила руку к глазам, затем спохватилась и глянула на гостью. Но Сахьянова ничего не видела, спала…
Достав пропуск, Мария проводила Ольгу на вокзал, помогла устроиться в вагоне. По перрону расхаживали японские солдаты, повесив винтовки на плечо. Вдали сивел залив; неподвижными громадами, вросшими в зеркальную гладь рейда, стояли броненосцы под самыми различными флагами.
— Мне страшно, — призналась Ольга. — Вдруг приедет Сережа, а нас нет?
— Ему нельзя здесь появляться. Они только и ждут! Наоборот, там вы скорее встретитесь.
В словах подруги Ольге почудился неясный намек.
— Маша, ты что-нибудь знаешь?
— Он где-то там, — твердо ответила Мария.
Узнав о тяжелом заболевании Лазо, она не хотела добавлять преждевременного беспокойства Ольге. Настанет время, сама узнает…
Сегодняшнее состояние подруги показалось Ольге странным, необычным. Сахьянова старалась скрыть волнение, несколько раз ответила невпопад, глаза ее блестели.
— Маша, что с тобой? Что-нибудь случилось?
— Езжай спокойно. Ничего страшного.
— Но все-таки? Я же вижу. Сахьянова нервно рассмеялась.
— Ты невозможный человек! Ну, хорошо, порадуйся вместе с нами: Всеволод бежал. Наконец-то удалось. Большая удача!
Побег Всеволода Сибирцева конечно же был тщательно подготовлен. Почему же Мария об этом не обмолвилась ни словом? Вот скрытная! Ольга восхитилась выдержкой подруги. Сама она на месте Сахьяновой поступила бы точно так же. Чего нельзя, того нельзя!
— Где он сейчас? Я имею в виду: в безопасности? После побега Всеволод скрылся в надежном месте на Первой речке. Вскоре, вероятно, переберется на 26-ю версту. Там помещается типография подпольной газеты «Коммунист» (вместо прежней газеты «Красное знамя»). Мария пожаловалась, что выпускать газету неимоверно трудно. Работы много, а людей нет. Выходит газета нерегулярно… Всеволод Сибирцев уже введен в состав редколлегии.
— Он великолепно пишет. Даже стихи! Да, да, представь себе, я читала, он нам присылал из лагеря. Сейчас такой работник нам особенно необходим.
Обычный деловой разговор двух подпольщиц… Однако Ольге показалось, что с тех пор, как появилась Адочка, повседневные боевые заботы подпольной организации стали обходить ее стороной. Неужели она превратилась только в мать со своими заботами о здоровье ребенка? Досадно, если товарищи так считают! Однако высказать свои обиды ей не удалось: ударил колокол на перроне. Через несколько минут, успокоившись, она с благодарностью подумала о спасительном звонке. Никто из товарищей не собирался списывать ее в архив. Наоборот, Сахьянова намекнула, что в Гордеевке ее ждут какие-то обязанности, там она не будет сидеть сложа руки и заниматься лишь своим ребенком. Уезжает она от назревающего провала и для работы.
На рассвете Ольга сошла с поезда и огляделась. От обильной росы потемнели крыши, безжизненно повисла начинавшая желтеть листва. Поезд, не подавая сигнала, заскрипел и тронулся. Скоро вдали погасли красные огни последнего вагона. Ольга осталась на перроне одна. Она держала на руках спящего ребенка.
Дежурный, поеживаясь от сырости, посоветовал ей дожидаться утра. Бывает, на станцию приезжают мужики из деревень. Но только деньги им предлагать бесполезно, берут они продуктами или вещами.
— Консервов у вас, случайно, нету? А галет? Это они любят…
Утром к ней, дремавшей на скамеечке, подошел сонный человек с дремучей бородой, в расстегнутой жилетке. Его послал дежурный. Ольга достала из узелка платье. Человек долго его встряхивал, разглядывал.
— Ладно, подожди маленько, бабочка. Сначала поедешь с нами вместе, а потом мой малый тебя докинет.
Ничего не поняв, Ольга осталась ждать. Платье человек унес с собой.
Часа через два возле станции остановилась подвода. Правил парнишка лет пятнадцати.
Покатили быстро, с громом. Парнишка лихо взмахивал кнутом. Дорога шла лесом. На изволок, когда колеса телеги вязли в песке, парнишка спрыгивал и, посвистывая на лошадь, потряхивал вожжами.
День тянулся нудно, бесконечно. Слепни носились над лошадью, телегу трясло на корневищах, пересекавших дорогу, словно чудовищные змеи. На обе стороны, куда хватало глаз, раскинулось пространство, блаженное по изобилию и дикости. Могучие травы возносились выше человеческого роста и валились набок.
В Гордеевку добрались к вечеру. Недалеко от дороги высился небольшой деревянный обелиск. Парнишка указал на него кнутом.
— Пострелянных захоронили. Здесь, в этой Гордеевне самой, ни одного мужика целого не осталось, всех порешили.
Десятка три избушек были разбросаны среди чахлых огородов. Ни души на улице, ни проблеска света в окошках. Длинное здание школы покосилось, окна и двери крест-накрест заколочены досками.
— Живые-то кто-нибудь есть? — спросила Ольга.
— Бабы одни остались. Но пужливые. Сейчас кого-нибудь найдем.
Подвода остановилась возле избы с распахнутой дверью. Выбежала собачонка, но не залаяла, а стала подозрительно присматриваться к приехавшим. Парнишка рассмеялся:
— Во напугали!.. Эй, кто есть живой?
Из-за косяка выглянула женщина, всмотрелась и несмело вышла на крыльцо. Парнишка успокоил ее, сказав, что привез учительницу.
— А мы-то уж думали! — и женщина спустилась, стала помогать Ольге. — У нас, если что, весь народ в тайгу бежит…
Сначала появились ребятишки, затем показались женщины. Ни одного мужчины Ольга не заметила. Парнишка-возчик оказался прав: всех деревенских мужиков каратели расстреляли. Женщины плакали, рассказывая, как хозяйничали в Гордеевке каратели генерала Смирнова. С тех пор напуганные жители по вечерам не зажигали в избах света.
