Адвокат Власов задумался на секунду, видимо, вспоминая чулан, который он не упустил возможности осмотреть, но возражать не стал.
— Господин Елсуков шагнул через порог с правой ноги, я в тот момент стояла справа, если смотреть из чулана, но слева от входящего, — продолжила я. — Единственное освещение исходило от свечи, оставшейся за его спиной, и сразу увидеть меня он не мог при всем своем желании. Шагайте, господин адвокат.
Адвокат изобразил смущенную улыбку и шагнул, вернее лишь занес ногу, чтобы шагнуть со ступеньки, и в этот момент я схватила его за палец и провела тот же прием, что и тогда, на пороге чулана. Честно говоря, я не хотела сильно большого эффекта, хотела лишь добиться того, чтобы господин Власов оступился, но имел возможность устоять на ногах Мне и этого вполне хватило бы, чтобы пробежать к дверям. Но то ли я разозлилась на него, то ли просто не рассчитала, то ли сам мой противник невольно подыграл мне своей вальяжностью… Адвокат рухнул мешком и едва не зашиб себе голову. Да и его пальцу досталось несколько сильнее, чем он того стоил. Зал содрогнулся. Сначала от неожиданности происшедшего, ведь мало кто верил в мой успех, хотя многие — я это прекрасно чувствовала — и были на моей стороне. Затем от смеха, уж больно комичное зрелище являл собой адвокат. Я, чувствуя вину, кинулась его поднимать, и он от растерянности мою помощь принял. Но, встав на ноги, тут же пришел в себя и простер руки в сторону хохочущей публики:
— Господа! Господа! Право слово, вы же не ждали, что я стану оказывать настоящее сопротивление юной девушке, почти ребенку? Опять же, я был поставлен в очень невыгодные условия, спуская ногу со ступеньки, я и сам уже потерял равновесие.
— Условия были точно такими, как на месте происшествия, даже менее сложными для вас, — перебил его обвинитель.
— Если господин адвокат столь недоволен условиями, я готова их упростить, — заявила я, ощущая теперь уже почти единодушную поддержку зала. — Постарайтесь просто не пропустить меня к выходу, а уж стойте, где вам и как вам самому кажется удобным.
Глаза у господина Власова сделались злыми. Он молча шагнул ближе к выходу и встал, слегка расставив ноги и чуть разведя руки. И замер. Хитер был господин адвокат, догадался, что против него обратили его же собственное движение, а потому замер, рассчитывая схватить меня в последний момент. Но и я уже решила не стесняться в своих действиях. Я побежала вперед, всем своим видом показывая, что хочу прошмыгнуть справа от него, адвокат даже не шелохнулся, но стал ждать от меня именно такого поступка. Я же в шаге от него сменила направление движения, так что должна была бы непременно в него врезаться, но сумела резко затормозить и с силой ударила его каблуком в кость ноги над ботинком. От боли нога его непроизвольно дернулась вперед, да и руки потянулись к ней, господин адвокат согнулся и вновь оказался в неустойчивом положении. Мне осталось лишь нанести еще один, уже несильный, удар ногой в его висящую в воздухе ступню снизу и от себя, чтобы он повторно оказался на полу. Руки его в падении все же дернулись ко мне, но было поздно, я перепрыгнула через падающего и добежала до дверей.
Эх, если я когда-нибудь сыграю на сцене, хорошо бы мне аплодировали так же!
Председатель суда вынужден был объявить перерыв. Следующее заседание должно было состояться завтра.
— Сударыня, не стоило вам соглашаться на повтор! — упрекнул меня, пряча улыбку, товарищ прокурора.
— А мне вот что стало интересно, — обратился к нему следователь. — Сильно будет хромать завтра господин адвокат или не очень?
— Ему бы, по-хорошему, на палец повязку наложить надо, — добавила я и смутилась. — Может, я ему тот палец вывихнула. Нечаянно.
— Боюсь, что будет господин Власов терпеть без повязок, а то может и в полное посмешище превратиться. Это ж надо придумать: адвокат пострадал от рук свидетеля обвинения, а никакого иска выставить не сможет? Вот от чего он будет страдать сильнее всего!
47
Мы с дедушкой пошли домой, но на Базарной площади я сказала, что хочу зайти на полчасика в библиотеку. Против библиотеки деду возражать было нечего.
В библиотеке я заказала давешнюю немецкую книгу про револьверы. Библиотекарь явно осуждал такой мой выбор, но поскольку никаких ограничений на чтение ее не существовало, ограничился укоризненным взглядом. Я просидела над книгой почти четверть часа, пока сообразила, что же я хотела в ней увидеть. Быстро нашла и открыла нужную страницу, где был изображен дамский револьвер системы «Смит и Вессон», и стала читать комментарии. Так и есть! Помимо всего прочего, там было сказано, что цена на такие пистолеты колеблется от двухсот до пятисот долларов. Я долго не могла сообразить, сколько же это будет в рублях, потом решила, что все равно немало, а сколько точно — не столь важно. Еще пару минут я думала, идти ли с этим вопросом к Дмитрию Сергеевичу прямо сейчас, или дождаться завтрашней встречи в суде? Получалось, что спешки большой не требовалось. Опять же завтра я могла попробовать получить ответ на еще один, касающийся всего этого, вопрос.
Дома у нас довольно неожиданно оказался Петя. О сегодняшних событиях в суде он уже был наслышан, и ему стало настолько любопытно, что он даже забыл о своей обычной стеснительности и пришел в гости без приглашения.
— Как там ваша шкура поживает? — спросила я.
— Лежит на полу в моей комнате и скалит зубы. Но ходить по ней приятно, — не без удовольствия ответил сын градоначальника. — А вы, Даша, от рассказа не отлынивайте, а то мне обидно станет.
— Да вы и так все уже знаете, — заметила я.
— Знаю, но не все. И от вас мне интереснее слышать.
В итоге он услышал сразу два рассказа. От меня и от дедушки. Петя смеялся до слез, но, улучив минуту, когда мы оставались одни, счел возможным упрекнуть меня:
— Что же вы меня за нос водили, будто не знаете по-французски?
— Ну, вы так мило говорили приятные комплименты… К тому же и догадались уже давно.
— Ну не так, чтобы давно.
— После того разговора о сдаче экзаменов?
Петя кивнул, а потом широко улыбнулся и сказал на французском:
— Vous etes une fille trompeuse, mais plus charmante![67]
Я смутилась и не знала, что ответить, отчего Петя пришел в самое добродушное расположение духа и стал спрашивать про театр.
— В театре теперь всем не до репетиций. Решили еще раз сыграть пьесу господина Островского, ее все помнят хорошо, так что достаточно будет одного повтора, одной репетиции, чтобы все восстановить. Все равно по субботам и воскресеньям суда не будет, так что в эти дни никто нас отвлекать от работы не станет. Но вот если все не завершится на этой неделе, тогда мне придется сложно.
— Я спрошу у папеньки разрешения сходить на репетицию. А то в суд меня он точно не пустит. Что же мне теперь все самое интересное, что делается в городе, пропустить?
Я еще расспросила Петю о некоторых ему известных подробностях проживания Микульского в гостинице, чтобы убедиться, что я все правильно помню.
На следующее утро я постаралась, чтобы мы с дедушкой пришли в суд заранее. Но не мы оказались первыми. Понятно, что там уже суетился господин Вяткин в компании с другими журналистами, среди которых были и приезжие из других городов, но имелась уже в наличии и другая публика. В том числе и несколько актеров из нашего театра. И Елена Никольская тоже была здесь. Но стояла она чуть в стороне от остальных и смотрела в окно. Я подошла и поздоровалась. Никольская повернулась ко мне, и я увидела в ее глазах слезы. Она быстро промокнула их платком и ответила на приветствие. Ответила дружелюбно, хотя я ожидала немного иного отношения ко мне. Ведь это она наняла адвоката для защиты Микульского, а я была
