командир дивизии. — Они ничего не дадут, могут лишь привести к гибели полка. Наши намерения были благородными, но надо признать: противник здесь сильней, и мы ничего не сможем изменить. Отведите батальоны на исходный и закрепляйтесь. С утра, я чувствую, немцы начнут снова.
Противника, по всему, испугала внезапная ночная атака одного из полков Сотой. Опасаясь новых ударов, он до самого рассвета продолжал выбрасывать в дождливое низкое небо осветительные ракеты. Из его тылов всю ночь слышался шум маневрирующих танков — видимо, они патрулировали рокадную дорогу и находились в готовности сразу двинуться туда, где русские предпримут новую попытку прорваться к своим.
Подполковник Якимович, вернувшийся из батальона Федора Коврижко, уже отошедшего на старый рубеж обороны, прежде чем пристроиться вздремнуть где-то часок (его походная койка была занята оставшимся в полку командиром дивизии), долго стоял около землянки КП, прислушиваясь к сырой прохладной ночи. Там, где еще час-полтора назад была слышна перестрелка, теперь стояла тяжелая тишина. Неужели остатки 331-го решили пробиваться к своим другим маршрутом? Или… или там уже некому пробиваться?
Подсветив карманным электрическим фонариком, командир полка взглянул на часы. Было начало четвертого. «Уже двадцать восьмое…»
5
Этой летней ночью, обходя оборонительные позиции Сотой и ее соседа справа — 603-го стрелкового полка 161-й стрелковой дивизии, крупные силы немцев прорвались на восток севернее Логойска. Левый сосед дивизии был смят в районе Семкова Городка, и танки противника хлынули в тылы дивизии, устремляясь к шоссе Минск — Москва. 44-й стрелковый корпус генерала Юшкевича получил приказ отходить, уничтожая по пути выброшенные противником в районе Минск — Смолевичи парашютные десанты. Тылы дивизии и всего 2-го стрелкового корпуса остались без прикрытия. В перспективе у командования Сотой были только два варианта действий: или отводить части за реку Волма — пока еще существовала такая возможность, или, продолжая удерживать занятые позиции, оказаться в «мешке» и драться в окружении. Но приказ был один. Пока только один — драться насмерть.
Начинало светать, но еще падали, угасая на лету, немецкие осветительные ракеты. Где-то далеко за позициями противника слышался иногда шум танковых двигателей. Перед окопами 85-го стрелкового полка дымилась уставшая, истерзанная земля. Подожженные во вчерашнем бою вражеские танки и вездеходы почти все догорели; лишь недалеко от развилки старого Логойского тракта, у поворота на Усборье, нехотя чадил один бронетранспортер.
Только что сменились очередные наблюдатели и дежурные пулеметчики, выставленные командирами рот по всему переднему краю полка, еще тяжелым фронтовым сном спали на дне траншей и окопов сваленные усталостью бойцы, когда в стороне Острошицкого Городка послышался лязг танковых гусениц, а на позициях стрелковых батальонов разорвались первые снаряды.
Разбуженный дежурным по штабу подполковник Якимович понял все сам, еще не выслушав его доклада. «Этого надо было ожидать», — с горечью подумал он, спешно перепоясываясь ремнем с портупеей и кобурой ТТ.
— Уточните обстановку, — приказал он. — Я буду у командира дивизии.
Генерал Руссиянов, ночевавший в землянке командира полка, тоже проснулся, и, когда подполковник Якимович прибежал сюда, он уже ждал его, прислушиваясь к звукам, доносившимся с передовой, и поглядывая на часы.
— Товарищ генерал!..
— Догадываюсь, Михаил Викторович, — хмуро кивнул командир дивизии, — догадываюсь, что произошло. Понял сразу, как только начался артобстрел… — В синем свете рассветных сумерек лицо его казалось сильно осунувшимся, бледно-серым. — Идемте на ваш НП.
Если судить по докладам комбатов и по тому, что было видно с наблюдательного пункта командира полка, танки противника вышли в междулесье и кое-где к подножиям высот южнее и западнее Острошицкого Городка. Одновременно с их появлением по позициям стрелковых батальонов ударила немецкая артиллерия и батареи шестиствольных минометов. Надеясь на свое превосходство в танках и пехоте, на мощную поддержку авиации, немцы не утруждали себя новыми тактическими решениями вставшей перед ними задачи. Их замысел был предельно ясен в своей прямолинейности: ударить вдоль Логойского тракта в направлении совхоза «Первое мая» и далее — на Минск, отрезать полки дивизии от их тылов и замкнуть в кольцо. Реальная угроза именно такого течения дальнейших событий была почти стопроцентной: левый сосед 355-го стрелкового полка — 30-й полк 64-й стрелковой дивизии, командир Сотой уже знал это — еще вечером был смят многократно превосходящими силами противника. Полк, понесший огромные потери, не имел приказа оставить свои позиции, и немецкие танки прорвались по телам его павших, стоявших до конца бойцов, захватили деревню Зацень и теперь угрожали через Готище прорваться в направлении Уручья. Если это случится, дивизия окажется в «мешке», отрезанная от тылов и самое главное — от складов боепитания.
— Останьковича! — приказал генерал Руссиянов командиру полка. — Немедленно разыщите Останьковича!
Командира 34-го артиллерийского полка нашли на его наблюдательном пункте.
— Приказываю вам, майор, — не повышая голоса, как говорил он всегда, в любой обстановке, сказал в трубку командир дивизии, — вывести все исправные орудия на прямую наводку. Огонь сосредоточить по танкам, в первую очередь — по танкам! Нам важно не дать прорваться танкам! Вы поняли?
— Я вас понял. Мы сделаем все возможное.
Поочередно сменив огневые позиции и выйдя почти в боевые порядки стрелковых батальонов, батареи двух дивизионов 34-го артполка встретили немецкие танки точным огнем прямой наводкой. Многие расчеты понесли серьезные потери, у некоторых орудий оставалось по одному-два человека, но они продолжали вести огонь. Из полковых тылов были доставлены (из старых запасов) бутылки с бензином, и когда немецким танкам удавалось прорываться к окопам стрелков или обходить их, в них летели «стеклянные гранаты». «Бутылочники» дрались с врагом так же стойко и умело, как и в первый день боя — двадцать шестого июня. Передвигаясь по траншее вдоль позиции своей, пятой, роты, три вражеских танка поджег в этом бою коммунист лейтенант Иона Приходько. Два запылали от метких бросков командира пулеметной роты, тоже коммуниста Петра Насада. Еще один танк поджег находившийся в третьем батальоне замполит полка батальонный комиссар Зыков. Секретарь комсомольского бюро полка Шнейдерман, день назад поджегший «свой» первый танк, на этот раз, находясь тоже в батальоне капитана Коврижко, поджег еще одну немецкую бронированную машину… Фашистские автоматчики, атаковавшие на бронетранспортерах первый батальон полка на подступах к Яночкиной горе, были встречены залповым огнем стрелков. Несколько бронетранспортеров подбили артиллеристы, несколько подожгли «бутылочники». Но обстановка для левого фланга полка — именно здесь были позиции первого батальона — по-прежнему оставалась угрожающей, потому что здесь было ближе всего к шоссе на Минск. Атака врага накатывалась на атаку, и когда стало ясно, что немцы вот-вот ворвутся в окопы стрелковых рот, капитан Александр Максимов принял решение поднимать батальон в контратаку.
Бойцы привыкли видеть его в мирные дни на белом коне, по-чапаевски лихим, отчаянно бесшабашным, неунывающим весельчаком. Сейчас комбат был в каске, в выгоревшей пропотевшей гимнастерке, в испачканных глиной сапогах — в окопах кое-где еще стояла вода от прошедшего ночью дождя. Он первым выбрался из траншеи, взмахнув пистолетом, призывно обернулся к своим бойцам:
— За Родину! Вперед!..
Его слова повторили командиры рот, политруки, парторги — и уже минуту спустя весь батальон, все оставшиеся в живых его бойцы и командиры бросились в рукопашную схватку с подошедшими к их позициям фашистскими автоматчиками.
Пуля сразила капитана Максимова, когда он собирался загнать в рукоятку ТТ новую обойму. Комбат погиб почти мгновенно. Командование взял на себя батальонный комиссар Василий Баранчиков.
