существа, где не было слов.
— Ш-ш-ш. — Она коснулась пальцами его губ. — Дело сделано, — снова сказала она. А затем ее лицо осветилось улыбкой, в которой отразился весь вековой женский опыт. — Надо довести его до конца. — Ее рука скользнула вниз, обхватив пальцами его естество.
Томас ахнул.
Она сжала пальцы.
— Сделай так, чтобы это было незабываемым.
И он сделал. Если первая часть их занятия любовью была бурной и бездумной, то теперь все его действия были подчинены одной цели. Каждый поцелуй был чистым искусством, каждое прикосновение было направлено на то, чтобы привести ее к вершинам наслаждения. Если что-нибудь вызывало у нее возгласы удовольствия, он делал это опять.
Он снова и снова повторял ее имя, осыпая поцелуями ее лицо и тело. Он сделает все, чтобы ей было хорошо. Он не успокоится, пока не приведет ее к вершинам экстаза, пока она не содрогнется в его объятиях.
Впервые за несколько недель его мысли не были сосредоточены на нем. Он не думал, кто он и как его зовут. Он думал только о том, как доставить ей наслаждение.
Она была центром его мира. Возможно, так будет всегда, до конца его дней.
И наверное, ему это понравится.
Томас посмотрел на нее, и у него перехватило дыхание, когда ее губы приоткрылись в томном вздохе. Никогда в жизни он не видел ничего прекраснее. Ничто не шло в сравнение, даже самый сверкающий из бриллиантов, даже самый живописный закат. Ничто не могло сравниться с ее лицом в это мгновение.
И тут его озарило.
Он любит ее.
Эта девушка — нет, эта женщина, — которую он вежливо игнорировал годами, проникла в его душу и похитила его сердце.
Теперь Томас не понимал, как он мог даже подумать о том, чтобы позволить ей выйти замуж за Джека.
Он не представлял, как будет жить в разлуке с ней. Он не смог бы прожить и дня, не будучи уверен, что она станет его женой, что она будет вынашивать его детей и стареть вместе с ним.
— Томас?
Ее шепот вернул его к реальности, и он осознал, что перестал двигаться. Она смотрела на него со смесью любопытства, желания, и в выражении ее глаз было нечто такое… что делало его счастливым.
Недовольным, не удовлетворенным, а счастливым.
И влюбленным, с шампанским в крови и желанием кричать на весь мир о своем счастье.
— Почему ты улыбаешься? — спросила Амелия и тоже улыбнулась, потому что его улыбка была заразительной. Так и должно быть. Он не мог держать ее внутри.
— Я люблю тебя, — произнес он, зная, что его лицо выражает удивление и восторг, которые он испытывал.
— Томас… — осторожно начала она.
Ему было важно, чтобы она поняла.
— Я сказал это не потому, что ты сказала. И не потому, что теперь мне придется жениться на тебе. Я сказал это, потому что… потому что…
Амелия лежала под ним очень тихо…
— Я сказал это, потому что это правда, — закончил Томас.
У нее на глазах выступили слезы, и он склонился ниже, чтобы высушить их поцелуями.
— Я люблю тебя, — прошептал он. И не смог сдержать хитрой улыбки. — Но впервые в своей жизни я не собираюсь поступать правильно.
Ее глаза тревожно расширились.
— Что ты хочешь сказать?
Он осыпал поцелуями ее щеку, ухо и подбородок.
— Думаю, правильно было бы прекратить это безумие прямо сейчас. Не то чтобы твоя жизнь не погублена окончательно и бесповоротно, но мне следовало получить разрешение твоего отца, прежде чем заниматься этим.
— Заниматься этим? — ахнула она:
Он покрыл поцелуями другую сторону ее лица.
— Я никогда не позволил бы себе подобной грубости. Я имел в виду ухаживание в общепринятом смысле.
Ее рот несколько раз открылся и закрылся, прежде чем сложиться в нечто похожее на улыбку.
— Но это было жестоко, — промолвил он.
— Жестоко? — переспросила она.
Он хмыкнул.
— Не заниматься этим. — Он подался вперед, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы она издала удивленный возглас.
Он потерся носом об ее шею.
— Начать что-то и не закончить — это неправильно, как по-твоему?
— Неправильно, — согласилась она, но ее голос стал напряженным, а дыхание прерывистым.
И Томас продолжил. Он любил ее своим телом точно так же, как любил сердцем. А когда она содрогнулась под ним, он наконец дал себе волю, взорвавшись внутри ее с силой, которая оставила его опустошенным, утомленным… и завершенным.
Может, это был неправильный способ соблазнить любимую женщину, но определенно приятный.
Наконец-то Томас сделал действительно правильную вещь.
Почти.
Амелия ожидала, что он будет разговаривать с ее отцом на следующий День. Но он попросил ее доставить записку и перстень в Кловерхилл, как и планировалось, добавив, что увидится с ней через две недели в Англии.
И еще он сказал, что любит ее, любит больше, чем он в состоянии выразить словами, но ему нужно вернуться одному.
Амелия поняла.
Вот так и получилось, что почти через три недели она сидела в гостиной Берджес-Парка в обществе своей матери, всех четырех сестер, двух собак отца, когда в дверях появился дворецкий и объявил:
— Мистер Томас Кавендиш, миледи.
— Кто? — откликнулась леди Кроуленд.
— Это Уиндем! — прошипела Элизабет.
— Он больше не Уиндем, — поправила Милли.
Амелия уставилась в свою книгу — какое-то нудное руководство по этикету, которое ее мать считала полезным, для чтения, — и улыбнулась.
— Зачем, скажите на милость, он явился? — осведомилась леди Кроуленд.
— Наверное, он все еще помолвлен с Амелией, — предположила Милли.
Ее мать в ужасе уставилась на нее.
— А разве это под вопросом?
— Вполне возможно, — ответила Милли.
Амелия не поднимала взгляда от книги.
