Насчастливый город

поняли, какими мы были глупыми.

Итак, с самого начала все дело было в доме, подумал Эллери. Странно! Все нити этого дела вели к Несчастливому дому… Эллери начинал чувствовать, что репортер, изобретший это название, был наделен даром предвидения.

— А ваши ссоры с Джимом уже после свадьбы?

Нора быстро заморгала.

— Из-за денег. Джим требовал деньги. И из-за моей камеи и других вещей… Но это все временно, — быстро добавила она. — Он играл в этой придорожной забегаловке на 16-м шоссе — полагаю, каждый мужчина проходит через такую фазу…

— Что вы можете рассказать мне о Розмэри Хейт, Нора?

— Ничего. Я знаю, что о мертвых дурно так говорить, но… она мне не нравилась.

— Аминь, — мрачно закончила Пэт.

— Я тоже не могу сказать, что убит горем, — признался Эллери. — Но знаете ли вы что-нибудь, что могло бы связать ее… ну, с письмами, поведением Джима и всей загадкой?

— Джим не желал говорить о ней, — сообщила Нора. — Но я чувствовала, что она дурная женщина, Эллери. Не понимаю, как она могла быть сестрой Джима.

— Тем не менее, она ею была, — вздохнул Эллери. — Вы устали, Нора. Спасибо. Вы имели полное право сказать мне, чтобы я не лез не в свое дело.

Нора сжала его руку, и он вышел, когда Пэт направилась в ванную намочить полотенце для компресса на голову сестры. Ничего — абсолютно ничего! А завтра дознание!

Глава 16 АРАМЕЕЦ[37]

Коронер Сейлемсон нервничал из-за этой истории. Публика в числе более трех парализовывала его голосовые связки, а, согласно райтсвиллским летописям, единственный случай, когда коронер открыл рот на городском собрании не только для дыхания, — он страдал астмой, — произошел в том году, когда Дж. С. Петтигру встал и осведомился, почему должность коронера до сих пор не упразднена, ибо за девять лет пребывания в ней Чик Сейлемсон ни разу не смог оправдать свое жалованье в силу отсутствия трупов. Все, что коронер смог, заикаясь, произнести в ответ на эту тираду, было: «Но предположим…» И теперь, наконец, труп появился.

Но труп означал дознание, а дознание означало, что коронеру придется председательствовать в зале судьи Мартина (позаимствованном для такого случая у округа) и говорить перед сотнями блестящих глаз жителей Райтсвилла — не упоминая уже о глазах шефа Дейкина, прокурора Брэдфорда, окружного шерифа Гилфанта и еще бог знает кого. А хуже всего было непременное присутствие Джона Ф. Райта, бывшего домашним божеством коронера. Мысль о том, что обладатель этого священного имени связан с убийством, вызывала дрожь в его коленях.

Поэтому, когда коронер Сейлемсон вяло постукивал молоточком в переполненном зале суда, призывая к порядку, он выглядел жалким, нервным и отчаявшимся человеком. В процессе выбора присяжных все три качества прогрессировали, покуда отчаяние не одержало верх над двумя остальными, и он не понял, что должен сделать для сведения к минимуму тяжкого испытания и спасения чести имени Райтов.

Сказать, что старый коронер саботировал показания намеренно, было бы несправедливым по отношению к лучшему метателю подков во всем округе Райт. Просто коронер был изначально убежден, что никто, обладающий фамилией Райт или связанный с кем-либо, носящим эту фамилию, не может иметь ни малейшего пятнышка на совести. Следовательно, все это либо было какой-то чудовищной ошибкой, либо бедная женщина покончила с собой… Одни свидетельства коронер требовал не учитывать, другие именовал всего лишь предположениями, и в результате, к негодованию Дейкина, облегчению Райтов, а более всего к разочарованию всего Райтсвилла, сбитые с толку присяжные после нескольких дней жарких дебатов и стука коронерского молоточка вынесли безобидный вердикт о «смерти от рук неизвестного лица или лиц», вызвав печальную усмешку на устах Эллери Квина.

Шеф Дейкин и Картер Брэдфорд немедленно удалились в кабинет прокурора для дальнейшего обсуждения, благодарные Райты поспешили домой, а коронер Сейлемсон вернулся в свой фамильный двенадцатикомнатный особняк на разъезде, дрожащей рукой запер дверь и выпил бутылку старого вина из крыжовника, оставшегося после свадьбы его племянницы-сироты Эффи с сыном старика Симпсона Зэкарайей в 1934 году.

* * *

Могильщики осторожно опускали гроб в аккуратно вырытую яму глубиной шесть футов. «Как ее звали? Розали? Розмари? Говорят, она была шикарной бабенкой. Та, которую они хоронят, — сестра Джима Хейта, отравленная им по ошибке… Кто сказал, что это сделал Джим Хейт?.. Ну, об этом же писал «Архив» только вчера! Разве вы не читали? Конечно, Фрэнк Ллойд не говорит об этом прямо, но если читать между строк… Конечно, Фрэнк злится. Он ведь был влюблен в Нору Райт, а Джим Хейт его обскакал. Мне Хейт никогда не нравился. Скользкий тип — не смотрит вам в глаза… Почему его не арестовывают? Это я тоже хотел бы знать».

Прах к праху… «Думаете, дело замнут? Карт Брэдфорд и Патриция Райт — свояченица Хейта — уже несколько лет как крутят любовь. Богатые всегда выходят сухими из воды… Но в Райтсвилле убийца сухим из воды не выйдет. Даже если нам придется взять закон в свои руки… »

Розмэри Хейт похоронили на восточном кладбище Твин-Хилл, а не на западном, где Райты хоронили своих покойников две сотни с лишним лет, что не преминули отметить жители Райтсвилла. Сделка была осуществлена Джоном Фаулером Райтом, действующим от имени своего зятя Джеймса Хейта, и Питером Кэллендером, менеджером компании «Твин-Хилл етернити истейтс», получившей за услуги шестьдесят долларов. Джон Ф. молча передал Джиму документ о владении участком, когда они ехали домой с похорон.

* * *

На следующее утро Эллери Квин, поднявшись рано по своим причинам, увидел слово «женоубийца», написанное красным школьным мелком на тротуаре перед Несчастливым домом. Он быстро стер его.

— Доброе утро, — поздоровался Майрон Гарбек из аптеки в Хай-Виллидж.

— Доброе утро, мистер Гарбек, — нахмурившись, отозвался Эллери. — У меня проблема. Я арендовал дом с маленькой теплицей в саду, где растут овощи — в январе, представляете!

— Да? — рассеянно произнес Майрон.

— Ну, я очень люблю домашние помидоры, и в моей теплице прекрасная пара грядок, но по растениям ползают маленькие круглые жучки…

— Хм! Желтоватые?

— Да. С черными полосками на крыльях. По крайней мере, — беспомощно добавил Эллери, — я думаю, что они черные.

— И эти жучки едят листья?

— Именно этим они занимаются, мистер Гарбек!

Майрон снисходительно улыбнулся:

— Doryphora decemlineata. Прошу прощения — мне нравится щеголять моей латынью. Они известны как картофельные жучки.

— Всего-то! — разочарованно протянул мистер Квин. — Как вы сказали — дори…

Майрон махнул рукой:

— Не важно. Полагаю, вам нужно средство, которое отобьет у них охоту портить ваши грядки?