раз переходила из рук в руки. Я всего лишь теперешний ее владелец, но вложил в нее много труда, Джон, сделав ее, возможно, лучшим из небольших издательств Нью-Йорка. А теперь ты заявляешь, что хочешь отобрать ее у меня. Я мог бы спросить, по какому праву, но не собираюсь этого делать. Я только задам тебе прямой вопрос и хочу получить на него прямой ответ без всяких детских уверток. Ты сказал, что у меня нет выбора. Каким же образом ты намерен заставить меня продать издательство?
Голос мистера Фримена становился все тверже, и мистер Гардинер ощутил желание крикнуть «Браво!». Но он продолжал сидеть за столом, напрягая слух.
— С помощью вашего отца, — сказал Джон Себастьян.
— Моего отца? — ошеломленно переспросил издатель.
— Я бы хотел, чтобы вы проявили благоразумие, — печально промолвил молодой голос. — Мне это нравится не больше вашего. Не вынуждайте меня прибегать к подобным мерам, мистер Фримен.
Из гостиной донеслось бессвязное бормотание, а затем удар кулаком по подлокотнику кресла.
— Какая... какая наглость! При чем тут мой отец? Зачем тебе втягивать больного старика, которого ты даже не знаешь, в этот кошмар?
— Он стар, не так ли? Уже за семьдесят... Ладно, мистер Фримен, вы сами напросились. Когда я решил выкупить издательство, то знал, что мне придется подыскать аргументы посильнее денег. Говоря откровенно, я начал наводить справки и, так как не смог раскопать ничего о вас лично, занялся вашей семьей. Ваш отец — иммигрант в этой стране, не так ли?
— Ну и что? — отозвался мистер Фримен.
Сердце мистера Гардинера обливалось за него кровью.
— Ортодоксальный еврей из Германии, покинувший страну еще при кайзере под вымышленным именем, так как у него были серьезные неприятности с тогдашним имперским правительством.
— Кто вам это рассказал? — прошипел издатель. — Какой иуда?
— Полагаю, он опасался, что его здесь не примут, и дал ложные показания американским иммиграционным властям, а потом боялся обращаться с просьбой о предоставлении гражданства. Ваш отец все еще германский подданный, и, если привлечь к этому внимание иммиграционных служб, его запросто могут депортировать в Германию, несмотря на возраст.
— Это невозможно! — в ужасе воскликнул мистер Фримен. — Ему семьдесят четыре года! Это было бы равнозначно смертному приговору! Говорю вам, они никогда этого не сделают!
— Предпочитаете рискнуть или продать мне «Дом Фримена»? — вежливо осведомился Джон Себастьян.
Последовала долгая пауза.
Затем мистер Гардинер услышал дрожащий голос издателя:
— Я предоставлю тебе партнерство, и ступай к дьяволу со своими деньгами.
— Но я не хочу партнерства, мистер Фримен. Мне нужно издательство моего отца.
— Это невыносимо! Ты безумец... параноик... Нет, я на это не соглашусь!
— Подумайте как следует, мистер Фримен. Время у вас есть. Вы пробудете здесь минимум еще неделю...
— Еще неделю? — Фримен дико расхохотался. — По-твоему, после этого я смогу остаться здесь даже на час? Я немедленно уезжаю!
— Боюсь, у лейтенанта Луриа свое мнение на этот счет. Вы забыли, что здесь произошло убийство и что вам запрещено покидать дом, как одному из подозреваемых?
Мистер Гардинер услышал, как Джон вышел из гостиной.
Он представил себе сидящего там издателя, уставившегося вслед питомцу хозяина дома, беспомощно стискивая руки, с гневом и страхом в душе. Мистер Гардинер был готов заплакать.
Вскоре он услышал негромкие шаги бедняги, покидающего комнату.
Мистер Гардинер нашел Расти в старом каретном сарае. Она прижималась к Джону на пыльном переднем сиденье древних саней, жадно внимая молодому монстру, читающему стихи. Оба сидели спиной к старому джентльмену, который, таким образом, мог какое-то время оставаться незамеченным. Стихи представляли собой весьма изысканную любовную лирику, и по самодовольному тону, которым Джон читал их, мистер Гардинер понял, что они принадлежат его перу. Расти, которую священник видел в профиль, жадно впитывала стихи, приоткрыв рот.
Мистер Гардинер собрался с духом и кашлянул. Ему пришлось повторить кашель, чтобы его услышали.
— О, мистер Гардинер! — воскликнула Расти, тряхнув рыжей шевелюрой. — Послушайте стихи Джона! Они великолепны!
— Привет, ваше преподобие, — кратко поздоровался Джон.
— Значит, я помешал. Прошу прощения. — Тем не менее, мистер Гардинер не двинулся с места.
— Насколько я понимаю, мое присутствие нежелательно, — сказал Джон.
— Я проявил небрежность, — объяснил нисколько не смущенный мистер Гардинер. — Учитывая близость свадьбы, мне следовало побеседовать с Расти. Конечно, если ты предпочитаешь, чтобы я это отложил...
— Проклятие! Ладно, только поскорее. — Джон спрыгнул с саней и вышел.
— Не обращайте внимания на Джона, — смущенно засмеялась Расти. — Вы ведь знаете, в каком напряжении он пребывает последние дни. Хотите сесть рядом со мной?
Мистер Гардинер проворно забрался в сани, взял Расти за руку и улыбнулся ей.
— Вот мы наконец наедине, дорогая, как сказал паук мухе. — Это была его стандартная острота в подобных ситуациях. Затем его большой нос напрягся у ноздрей, когда он приготовился сказать то, что собирался.
В этот момент Расти слегка вздрогнула от обуревающей ее радости.
— О, мистер Гардинер, я так полна счастья, что могу лопнуть! Даже то, что здесь произошло, не может этого испортить.
Священник молчал. В Первой книге Царств, глава 2, стих 25, сказано: «Если согрешит человек против человека, то помолятся о нем Богу», но в Евангелии от Матфея, глава 7, стих 1, говорится: «Не судите, да не судимы будете».
— Ты очень любишь Джона? — с беспокойством спросил мистер Гардинер.
— О да!
— А Джон любит тебя?
Расти засмеялась:
— Пусть только попробует не любить!
Но мистер Гардинер не улыбнулся.
— Значит, дорогая моя, ты не сомневаешься ни в себе, ни в нем?
Расти заколебалась, и у мистера Гардинера появилась надежда. Но она задумчиво промолвила:
— Пожалуй, нет. Признаюсь, что последние дни я беспокоилась. Джон иногда вел себя... ну... как другой человек. Но во всем виновата эта неразбериха. Его нельзя винить. Он чувствует свою ответственность, пригласив всех сюда... а тут убийство и эти жуткие рождественские посылки.
— Расти. — Старый священник прочистил горло. — Предположим, ты бы открыла, что Джон не таков, каким ты его считаешь. Ты все равно вышла бы за него?
— Вы очень милый. — Расти сжала его руку. — Но я не могу ответить на такой вопрос, мистер Гардинер. Это нереально. Джон не может быть не таким, каким я его знаю. Тогда он не был бы моим Джоном. Не могу себе представить, чтобы я за него не вышла.
Мистер Гардинер поцеловал ее в лоб.
— В таком случае мы больше не будем говорить об этом, — сказал он.
«Не будем говорить с тобой, бедное дитя, — думал мистер Гардинер, идя назад к дому. — Но я не могу так это оставить».
Старый джентльмен искал Оливетт Браун, не в надежде, а из чувства долга. Он хорошо знал мать Расти — каменистый, почти бесплодный виноградник, в котором безуспешно трудился много лет. Мистер
