долларов. Разумеется, не прямо, а через его связь с вами, Вирджиния. Потому что я уверен, что вы и он давно решили пожениться…
— Не прямо? Пожениться? — Питер Эннис поднялся, внезапно приобретя весьма внушительный вид. — На что, черт возьми, вы намекаете, Квин?
Вирджиния улыбнулась, а Эллери нахмурился.
— Если вы дадите мне закончить, Питер, — сказал он, — то увидите, что это куда больше, чем намек.
— А вам и незачем намекать, старина. Вы собираетесь обвинить меня в том, что я замыслил убить мужа Вирджинии за девять месяцев до его смерти и в течение этих девяти месяцев избавился от Джулио и Марко с целью утроить наследство Вирджинии. Все это я сделал, рассчитывая жениться на ней и приобрести контроль над состоянием Импортуны. Правильно?
— Абсолютно, Питер, — ответил Эллери. — Именно в этом я вас обвиняю.
Питер усмехнулся и посмотрел на Вирджинию, чья улыбка сменилась хихиканьем.
— Прошу прощения, мистер Квин, — извинилась она. — С моей стороны это грубо, а вы так старались…
— Что вы имеете в виду? — покраснев, осведомился Эллери. — Я сказал что-то забавное?
— Даже очень, — отозвался Питер. — Насколько я понимаю, если я сумею доказать, что никак не мог убить Нино Импортуну, то я сорвусь с вашего дурацкого крючка?
— Не стоит так говорить с мистером Квином, Питер, — упрекнула его Вирджиния. — По-моему, он сделал все, что можно было ожидать.
— Да, как змей в саду Эдема! Мне не слишком нравится быть подозреваемым в убийстве, дорогая. Ну, Квин, вы хотите доказательства?
— Конечно. — Эллери выглядел как маленький мальчик, который, пробудившись от чудесного сна, обнаружил, что обмочился.
— Инспектор Квин, когда именно убили Нино? — спросил Питер Эннис. — Назовите нам еще раз точное время.
— Вскоре после полуночи. — Инспектор избегал жалобного взгляда Эллери. — Примерно в ноль часов пятнадцать минут 10 сентября.
— Пожалуйста, запишите это, мистер Рэнкин. А то ордер на арест прожжет дырку в вашем кармане. Нино Импортуна, Вирджиния и я вечером 9 сентября обедали вместе в пентхаусе, как и говорили вам раньше. К концу обеда Нино, как вам известно, пожаловался на недомогание и отправился в свою комнату, сказав нам, чтобы мы ели десерт без него. Мы с Вирджинией так и поступили, после чего я сразу ушел. Но я не сообщал вам, что, приехав в свою квартиру, я переоделся, положил в портфель пижаму и зубную щетку и поехал назад, в район дома «99 Ист». Вирджиния ждала меня в заранее условленном месте…
— Как же она могла незаметно выйти из дому? — усмехнулся Эллери.
— Я объясню, Питер, — сказала Вирджиния, — так как мистер Квин говорит обо мне. Это не составляло труда, мистер Квин. Соседний дом примыкает к нашему, но ниже на один этаж. В случае надобности с нашей крыши на соседнюю можно опустить стальную лестницу. Предусмотрительно надев свободный темный костюм, я опустила лестницу, сошла на соседнюю крышу, воспользовалась их лифтом и спустилась на первый этаж. В том доме нет ни ночного портье, ни охранника. Позднее я вернулась в пентхаус таким же путем и убрала лестницу, когда поднялась на нашу крышу.
Эллери сел — скорее рухнул — на кровать Импортуны.
— Мы поехали в Нью-Милфорд, в штате Коннектикут, мистер Квин, — снова заговорил Питер Эннис. — Зарегистрировались там в мотеле под именами мистера и миссис Майкл Анджело — Вирджинии казалось, что это звучит романтично. Поездка в автомобиле даже на большой скорости заняла два часа — вряд ли кто-нибудь мог бы добраться туда скорее. Мы прибыли в мотель около одиннадцати ночи — их регистрационная книга покажет вам точное время, которое хронометрирующая машина отбивает на бумаге. Даже если бы мы сразу покинули мотель и поехали назад, мы бы не могли вернуться в «99 Ист» раньше часу ночи — почти часом позже убийства Импортуны. В действительности мы выписались из мотеля в половине второго — можете снова справиться в книге. В половине четвертого я высадил Вирджинию у соседнего дома и поехал к себе.
Полагаю, — продолжал Питер, — я должен объяснить, почему мы не говорили правду о той ночи, пока вы, Квин, не принудили нас к этому. Мы не могли рассчитывать, что кто-нибудь поймет, как долго и сильно мы любили друг друга и как важно было для нас, чтобы нашу любовь не унижали еще сильнее — в наших глазах она и так была достаточно унижена обстоятельствами. А теперь вы, вероятно, хотите узнать название мотеля…
— Мы уже его знаем, — прервал инспектор Квин. — Все проверено, Эллери, — не только по времени регистрации и выписки, но и по фотографиям Энниса и миссис Импортуна, которые мы предъявили ночному портье мотеля и по которым они сразу же были опознаны. В сегодняшней суете я не успел сообщить тебе это, сынок.
— Но ты должен был знать, что у меня на уме, когда я организовывал все это, папа, — резко сказал Эллери, стискивая руками края кровати Импортуны, словно это были края бездны.
— Вовсе нет, сынок. Ты держался чертовски таинственно. Я думал, ты, как обычно, вытащишь кролика из шляпы, поставив все дело с ног на голову. Если ты не можешь опровергнуть алиби этих людей, Эллери, они вне подозрений. А ты явно не можешь этого сделать. По-твоему, почему не передали дело в суд? Потому что, согласно неопровержимым доказательствам, ни миссис Импортуна, ни Эннис физически не могли находиться здесь в то время, когда был убит Импортуна.
— Я очень сожалею, мистер Квин, — снова сказала Вирджиния, как будто ей хотелось признаться в преступлении, чтобы избавить Эллери от дальнейшего конфуза. — Уверена, что в один из ближайших дней вы найдете правильный ответ.
К счастью, Эллери не слышал ее. Он бормотал себе под нос:
— Эти чертовы девятки. Они должны быть ключом ко всему кошмару. Но каким именно?
— Твоя ошибка в том, сынок, — говорил вечером инспектор, поедая излюбленные Эллери сандвичи с пастромой и запивая их тоником из сельдерея, приобретенными в лавке кошерных блюд за углом, — что ты не заметил большой прорехи в твоих аргументах.
— Прорехи? — Эллери жевал румынский деликатес только из уважения к традиции. — Какой прорехи?
— Если Питер Эннис был убийцей, значит, он отправил последнее, десятое анонимное письмо. Но будь он виновен, то никогда бы этого не сделал. Послание предписывало нам найти того, кто ходил на ленч с Вирджинией в определенный день — в тот день, когда, по твоим словам, начался девятимесячный период ожидания превращения Вирджинии в наследницу состояния Импортуны. Но ведь именно это и пытался скрыть убийца, забрасывая нас всевозможными девятками! Ты не продумал это как следует, Эллери. Как я сказал, единственный человек в мире, который никогда бы не прислал это десятое сообщение, был Питер Эннис — если бы он был виновен.
— Ты прав, — пробормотал Эллери. — Как я мог допустить такую оплошность? Это просто нелепо… Но, папа, одна фраза, которую Питер сказал Вирджинии в тот день, сажая ее в такси после ленча, застряла у меня в голове с тех пор, как она позволила мне прочитать ее дневник.
— Какая фраза?
— Вирджиния записала ее так: «Мне остается сделать только одно, и, клянусь богом, когда придет время, я это сделаю». Разумеется, по мнению Вирджинии, она поняла, что имел в виду Питер. Я интерпретировал это таким же образом — что, когда истекут девять месяцев и Вирджиния станет наследницей, он намерен убрать с пути Импортуну.
— Вероятно, сынок, парень подразумевал только то, что когда-нибудь наберется смелости, поговорит с мужем женщины, которую он любит, признается в том, что между ними происходит, и попытается убедить его дать Вирджинии свободу. Она позволила своему воображению увлечь ее, и ты тоже.
Эллери скорчил гримасу, как будто обнаружил на своей тарелке таракана. Такое бывало и в лучших нью-йоркских квартирах, но в данном случае это не соответствовало действительности.
Он положил на тарелку недоеденный сандвич с пастромой.
