– Он говорил, что совершенно потерял надежду когда–либо выдать вас замуж, – продолжил Робби, кивая с самым дружеским видом. – При этом постоянно напоминал нам, что у вас имеется превосходное приданое.
Так вот в чем дело. Ее брат тратил свое время на полях сражений, упрашивая кого–нибудь из своих товарищей по оружию жениться на ней и используя в качестве главной приманки ее приданое (а вовсе не ее внешность, или, боже упаси, ее сердце), как причину для сватовства.
Это было так похоже на Гарри: пойти и умереть прежде, чем она сама смогла бы убить его за это.
– Мне необходимо отойти, – не выдержала Тилли.
Робби огляделся.
– Куда?
Куда–нибудь.
– Выйти, – ответила Тилли, надеясь, что данного объяснения будет достаточно.
Проследив за ее пристальным взглядом в сторону двери, Робби озадаченно нахмурил брови.
– О, – сказал он. – Что ж, я полагаю…
– Так вот ты где!
Тилли обернулась, чтобы посмотреть, кому это удалось отвлечь на себя внимание Робби. К ним приближался высокий джентльмен, одетый в такую же военную форму, что и Робби. Хотя в отличие от последнего, он выглядел… Опасным.
Это был блондин с волосами цвета темного меда. А его глаза, – ну, в общем, с расстояния в три ярда Тилли не могла точно определить, какого они были цвета, но это, собственно, и не имело значения, поскольку всего остального в этом мужчине было вполне достаточно для того, чтобы любая молодая леди вдруг почувствовала слабость в коленках. Его плечи были широкими, осанка – безупречной, а его лицо вполне заслуживало быть высеченным из мрамора.
– Томпсон, – произнес Робби, – чертовски рад тебя видеть.
Мужчины никогда не обращали внимание на детали.
– Ты знаком с леди Матильдой? – спросил Робби у Питера.
– Тилли, – пробормотал тот, беря предложенную девушкой руку и целуя ее. – Простите меня. Мне не следовало бы быть таким фамильярным, но Гарри всегда называл вас именно так.
– Все в порядке, – сказала Тилли, едва заметно кивнув. – Мне тоже довольно трудно не назвать мистера Данлопа Робби.
– Ну, конечно, – дружелюбно согласился Робби. – Меня все так называют.
– Гарри писал о нас? – спросил Питер.
– Постоянно.
– Он очень любил вас, – произнес Питер. – И часто о вас рассказывал.
Тилли вздрогнула.
– Да, Робби говорил мне об этом.
– Не хотел, чтобы она подумала, будто Гарри о ней не вспоминал, – объяснил Робби. – О, смотрите, моя матушка.
Тилли и Питер одновременно взглянули на него, удивившись столь внезапной смене предмета разговора.
– Мне необходимо исчезнуть, – пробормотал Робби и спрятался за стоящим в кадке растением.
– Она найдет его, – с кривой усмешкой заметил Питер.
– Матери всегда находят своих детей, – согласилась Тилли.
Повисло неловкое молчание, и Тилли почти захотелось, чтобы вернулся Робби и заполнил паузу своей дружелюбной, хотя и немного глупой, болтовней. Она не знала, что сказать Питеру Томпсону, что делать в его присутствии. И она, не могла не думать о том, – да покроется сыпью наверняка веселящаяся душа ее братца,
И тут Питер произнес нечто совершенно неожиданное:
– Я узнал вас сразу же, как только вошел.
Тилли моргнула от удивления.
– Как?
Его глаза чарующего синевато–серого оттенка, теперь Тилли отлично их рассмотрела, наблюдали за ней столь пристально, что ей захотелось съежиться.
– Гарри хорошо вас описал.
– Никаких кривозаплетенных косичек, – предупредила девушка, не в силах удержаться от некоторого сарказма в голосе.
Питер хохотнул в ответ.
– Вижу, Робби проболтался.
– И довольно пространно к тому же.
– Не обращайте внимания на его болтовню. Все мы говорили о наших сестрах, и я совершенно уверен, что все мы описывали их точно также. Вам ведь было только двенадцать.
Тилли решила, что нет никакой необходимости сообщать ему, что описание Гарри вполне годилось и для ее более позднего возраста. В то время как все ее подруги росли и менялись, и им требовалась новая более женственная одежда, формы самой Тилли непреклонно оставались подростковыми вплоть до того времени, как ей исполнилось шестнадцать. И даже теперь, приобретя несколько вполне женственных линий и находя волнующей каждую из них, Тилли оставалась по–мальчишески стройной.
Сейчас ей было девятнадцать, даже почти двадцать, и, слава Богу, она больше не была «сплошными локтями и коленками». И теперь уже никогда не будет.
– Так как же вы меня узнали? – спросила Тилли.
Питер улыбнулся.
– Разве вы не догадываетесь?
Волосы. Ужасные волосы Ховардов. Не имело значения, что ее кривозаплетенные косички превратились в гладкую прическу. И она, и Гарри, и их старший брат Уильям – все они обладали ужасными рыжими волосами Ховардов. Их нельзя было назвать золотисто–русыми или золотисто–каштановыми. Они были красными, или оранжевыми, а еще точнее – цвета яркой меди. Тилли была совершенно уверена в том, что оттенок их волос при солнечном свете заставлял многих смотреть на них искоса, отводя взгляд. Каким–то образом их отец избежал этого семейного проклятия, но оно с удвоенной силой проявилось в его детях.
– Гораздо больше, чем только это, – сказал Питер, прекрасно понимая, о чем она подумала. – Вы очень на него похожи. Полагаю, ваш рот. И черты вашего лица.
Он произнес это с такой тихой грустью, с таким сдерживаемым волнением, что Тилли поняла, что Питер любил Гарри, и что он тоскует по нему почти также сильно, как и она сама. И от этого ей ужасно захотелось расплакаться.
– Я… – Но закончить Тилли не смогла. Ее голос надломился, и к своему ужасу, девушка почувствовала, что задыхается, и услышала собственное хлюпанье. Благовоспитанной утонченной леди не подобало вести себя подобным образом. Девушка предприняла отчаянную попытку, чтобы не разрыдаться в присутствии многочисленной публики.
Питер все это видел. Взяв ее под локоть, он искусно развернул девушку спиной к толпе гостей, а затем, вытащив из кармана свой носовой платок, вручил его Тилли.
– Спасибо, – поблагодарила она, вытирая глаза. – Я сожалею. Не знаю, что это на меня нашло.
Горе, подумал мужчина, но вслух ничего не сказал. Не было необходимости говорить очевидные вещи.
