у нее было ее тело, и у нее было чувство собственного достоинства, и Грейс не могла позволить себе отдать их человеку, который не будет ее мужем.
А они оба знали, что, если он окажется герцогом Уиндхемом, тогда он никогда не сможет стать ее мужем. Грейс не знала всех обстоятельств его воспитания, но она слышала достаточно, чтобы знать, что он был знаком с законами аристократии. Он должен знать, что его ожидает.
Джек заключил ее лицо в свои ладони и уставился на нее с нежностью, которая заставила ее затаить дыхание.
— Бог — мне свидетель, — прошептал он, поворачивая ее таким образом, чтобы суметь привести в порядок ее пуговицы, — это — самая трудная вещь, которую я когда–либо делал в своей жизни.
Каким–то образом она нашла в себе силы улыбнуться. Или, по крайней мере, не разрыдаться.
***
Позже той же ночью Грейс зашла в розовый салон, чтобы найти писчую бумагу для вдовствующей герцогини, которая решила, что должна незамедлительно послать письмо своей сестре, великой герцогине некоей маленькой европейской страны, название которой Грейс никогда не могла произнести (или, честно говоря, запомнить).
Это был более длительный процесс, чем могло показаться, поскольку вдове нравилось сочинять свою корреспонденцию вслух (с Грейс в качестве аудитории), мучительно долго обсуждая, каждый оборот речи. Грейс же должна была сконцентрироваться на запоминании слов вдовы, поскольку от нее потребуется (не вдовой, а скорее общим долгом перед человечеством) скопировать официальное письмо вдовы, переводя ее неразборчивые каракули в нечто более ясное и аккуратное.
Вдовствующая герцогиня ни за что не желала признавать, что Грейс это делает. Когда однажды Грейс предложила свои услуги по переписыванию, вдова впала в такую ярость, что Грейс никогда больше не заикалась об этом. Но, учитывая то, что следующее письмо ее сестры начиналось с потока похвал новой манере письма вдовы, Грейс предполагала, что вдовствующая герцогиня все же кое о чем догадывалась.
Ну, хорошо. Это была одна из тех вещей, которые они не обсуждали.
Этим вечером Грейс не возражала против данной работы. Иногда все заканчивалось головной болью, потому она всегда старалась заниматься копированием, когда солнце стояло еще высоко, и она могла наслаждаться преимуществами естественного света. Переписывание требовало от нее всего ее внимания, полной концентрации, и потому Грейс подумала, что это именно то, в чем она нуждалась прямо сейчас. Что–то такое, чтобы отвлечься от… всего.
Мистера Одли.
Томаса. И того, какой виноватой она себя чувствовала.
Мистера Одли.
Той женщины с картины.
Мистера Одли.
Джека.
Грейс прерывисто, громко вздохнула. Святые небеса, кого она пыталась обмануть? Она точно знала, о чем она так твердо старалась не думать.
О себе.
Грейс снова вздохнула. Возможно, ей стоит переехать жить в страну с труднопроизносимым названием. Вот только вопрос, говорят ли там на английском языке. И еще один вопрос, может ли так случиться, что Великая Герцогиня Маргарета (урожденная Маргарет, которую вдова дерзко называла Мэггс) столь же сварлива, как и ее сестра.
Все же это маловероятно.
Хотя, в качестве члена королевской семьи, у Мэггс, по–видимому, была власть лишить головы кого угодно. Вдова говорила, что все они там были немного феодалами.
Грейс коснулась своей головы и решила, что она ей нравится на том месте, где она сейчас, и с вновь обретенной решимостью потянулась открыть верхний ящик секретера, приложив при этом, вероятно, чуть больше силы, чем стоило бы. Она вздрогнула от скрипа дерева о дерево и нахмурилась, секретер оказался не таким уж прочным предметом мебели. Что совершенно неуместно в Белгрейве, решила Грейс для себя.
В верхнем ящике было почти пусто. Только перо для письма, которое выглядело так, словно оно не использовалось со времен последнего короля Георга, правившего этой страной.
Девушка перешла ко второму ящику, полностью выдвигая его, чтобы проверить, не скрывается ли что– нибудь в тени, и тут она что–то услышала.
Точнее, кого–то.
Это был Томас. Он стоял в дверях, выглядя несколько осунувшимся, и даже в тусклом свете Грейс смогла заметить, что его глаза налиты кровью.
На нее нахлынуло чувство вины перед ним. Он был хорошим человеком. И девушка ненавидела себя за то, что влюбилась в его конкурента. Нет, не совсем так. Она ненавидела того мистера Одли, который был его конкурентом. Нет, и это не то. Она ненавидела всю эту чертову ситуацию. Каждую ее крупицу.
— Грейс, — сказал Томас. Больше ничего, только ее имя.
Она сглотнула. Прошло время с тех пор, как они разговаривали по–дружески. Не то, чтобы они стали
— Томас, — ответила Грейс, — я и не знала, что Вы все еще не спите.
— Сейчас не так уж и поздно, — заметил он, пожимая плечами.
— Нет, полагаю, что нет. — Девушка посмотрела на часы. — Вдова уже в постели, но еще не спит.
— Ваша работа никогда не кончается, не так ли? — спросил он, входя в комнату.
— Нет, — ответила она, желая вздохнуть. Но затем, отвергая жалость к себе, Грейс объяснила: — у меня наверху закончилась писчая бумага.
— Для корреспонденции?
— Вашей бабушки, — подтвердила она. — У меня никого нет, с кем я могла бы переписываться. — Святые небеса, было ли это правдой? Никогда прежде этого с ней не происходило. Неужели она не написала ни одного письма за все те годы, что провела здесь? — Полагаю, что как только Элизабет Уиллоуби выйдет замуж и уедет… — Грейс сделала паузу, думая, что это будет очень грустно, и ей понадобится подруга, которой она будет в состоянии написать письмо. — …я буду скучать по ней.
— Да, — произнес Томас, казавшийся несколько рассеянным, в чем Грейс совершенно не могла его обвинять, учитывая текущее состояние его дел. — Вы — близкие подруги, не так ли?
Она кивнула, продолжая шарить в глубине третьего ящика. Успех!
— Ах, нашла. — Грейс вытащила небольшую пачку бумаги, после чего поняла, что ее триумф означает, что она должна уйти, вернувшись к своим обязанностям. — Я должна идти писать письма Вашей бабушки.
— Она не пишет сама? — удивленно спросил Томас.
На что Грейс почти захихикала.
— Она думает, что она это делает. Но правда состоит в том, что ее манера письма ужасна. Никто не может разобрать то, что она намеревалась сказать. Даже у меня бывают трудности с этим. Иногда я заканчиваю тем, что импровизирую, по крайней мере, в половине того, что копирую.
Она смотрела на листы в своих руках, машинально перемешивая их на столе сначала одним способом, затем другим, даже сделала из них кучку. Когда Грейс вновь взглянула на Томаса, тот стоял чуть ближе и казался чрезвычайно серьезным.
— Я должен принести извинения, Грейс, — сказал он, подходя к ней.
О, она не хотела этого. Она не хотела извинений, нет, ведь она сама в своем сердце носила такую большую вину пред ним.
— За то, что случилось днем? — спросила девушка, придав как можно больше легкости своему голосу. — Нет, пожалуйста, не глупите. Это — ужасная ситуация, и никто не может обвинить Вас в…
— Во многих вещах, — вмешался он.
Томас смотрел на нее очень странно, и Грейс подумала, не пил ли он. В последнее время он именно так
