— Я всего лишь слегка задел ее.
Грейс боролась с желанием закрыть глаза и застонать. Джону было только десять, но он уже обладал неотразимым очарованием своего отца.
— Мама, — простонала Мэри. — Я шла в музыкальную комнату, когда…
— Мэри
— Нет! — запротестовала Мэри. — Я хотела сказать совсем не это. — Совершенно несчастная она повернулась к матери. — Мама!
— Джон, позволь сестре закончить, — почти машинально произнесла Грейс. Это предложение она произносила по несколько раз на дню.
Джон улыбнулся ей. Так трогательно. Бог ты мой, подумала Грейс, еще немного, и ей придется отгонять от него девушек палками.
— Мама, — произнес Джон точно таким же тоном, какой использовал Джек, когда пускал в ход свое обаяние, чтобы найти выход из затруднительной ситуации, — я и не думал прерывать ее.
— Но ты прервал! — парировала Мэри.
Джон сложил руки так, словно хотел сказать: «Бедная малышка».
Грейс повернулась к Мэри с явным сочувствием.
— Ты говорила, Мэри?
— Он выжал апельсин на мои ноты!
Грейс повернулась к сыну.
— Джон, это…
— Нет, — быстро сказал тот.
Грейс с недоверием посмотрела на него. Ее вовсе не удовлетворило то, что сын ответил прежде, чем она успела закончить свой вопрос. Она посчитала, что не должна слишком на него полагаться. «
— Мама, — сказал Джон, его зеленые глаза были чрезвычайно серьезны, — клянусь честью, что я не давил апельсин…
— Ты врешь, — возмутилась Мэри.
— Это
— После того, как ты бросил его мне под ноги!
И тут послышался новый голос:
— Грейс!
Грейс радостно улыбнулась. Теперь Джек сможет уладить это дело.
— Грейс, — произнес Джек, повернувшись боком так, чтобы проскользнуть в комнату мимо детей. — Ты мне нужна…
— Джек! — перебила она.
Он посмотрел на жену, затем оглянулся назад.
— Что я сделал?
Она подошла к детям.
— Разве ты их не заметил?
Джек изобразил улыбку — ту самую, какой его сын пытался воспользоваться чуть раньше.
— Конечно же, я их заметил, — ответил он. — Разве ты не видела, как я обходил их? — Он повернулся к детям. — Разве вас не учили, что неприлично перегораживать дверной проем?
Хорошо, что ее самой не было в оранжерее, подумала Грейс, потому что она непременно запустила бы в него чем–нибудь тяжелым. Каждый раз, когда случалось нечто подобное, она начинала думать, что хорошо бы ей устроить запас небольших, круглых, легко бросаемых предметов в ящике своего стола.
— Джек, — сказала Грейс, проявляя, как она полагала, удивительное терпение, — не будешь ли ты столь любезен, уладив их спор?
Джек пожал плечами.
— Они уладят его сами.
— Джек, — вздохнула Грейс.
— Это не твоя вина, что у тебя не было родных братьев и сестер, — сказал он ей. — Поэтому у тебя нет никакого опыта во внутрисемейных ссорах. Поверь мне, в конце концов все это разрешится. Предсказываю, что нам удастся вырастить всех четверых, по меньшей мере, до пятнадцатилетнего возраста, сохранив их основные конечности неповрежденными.
Грейс пристально посмотрела на мужа.
— С другой стороны, ты сам находишься в крайней опасности…
— Дети! — перебил ее Джек. — Слушайте свою мать.
— Но она ничего не сказала, — указал Джон.
— Пусть так, — согласился Джек. Он на мгновение нахмурился. — Джон, оставь свою сестру в покое. Мэри, в следующий раз не наступай на апельсин.
— Но…
— Я все сказал, — объявил он.
И что удивительно, этого оказалось достаточно. Дети ушли.
— Это было не так уж и трудно, — войдя в комнату, произнес Джек. — У меня для тебя есть кое–какие бумаги.
Грейс немедленно отложила свое письмо и взяла документы, которые принес Джек.
— Они прибыли сегодня днем от моего поверенного, — объяснил Джек.
Грейс прочла первый абзац.
— Это касается строительства Иннигсли в Линкольне?
— Я ожидал именно этого, — подтвердил Джек.
Грейс кивнула, а затем внимательно прочла весь документ. За двенадцать лет брака у них установился некий определенный порядок. Джек лично вел все свои деловые переговоры, а всю приходящую корреспонденцию ему читала Грейс.
Это было даже забавно. На то, чтобы войти в курс всех дел, у Джека ушел примерно год. И из него получился превосходный управляющий герцогством. Его ум был острее бритвы, а его суждения — таковы, что Грейс не могла поверить, что Джек никогда не обучался управлению земельной собственностью. Арендаторы его обожали, слуги боготворили (особенно с тех пор, как вдова была сослана на дальнюю окраину герцогских владений), да и лондонское общество пало к его ногам. Помогло, конечно, заявление Томаса о его уверенности в том, что Джек является законным герцогом Уиндхемом, но, тем не менее, Грейс полагала, что не последнюю роль в этом сыграли очарование и остроумие самого Джека.
Казалось, что единственной вещью, которую он так и не освоил, — было чтение.
Когда Джек впервые рассказал об этом Грейс, то она ему не поверила. О, Грейс полагала, что сам Джек в это верит. Но вероятно, у него были плохие учителя. Конечно это была чья–то явная небрежность. Человек с интеллектуальными способностями и образованностью Джека не мог вступить во взрослую жизнь неграмотным.
Будучи твердо убежденной в этом, Грейс начала заниматься с ним, стараясь изо всех сил. И он все это терпеливо выдержал. Оглядываясь назад, Грейс удивлялась, как Джек сумел удержаться от взрыва разочарования. Это было, возможно, самое необычное проявление его любви — он позволил ей пытаться, вновь и вновь, учить его читать. Сохраняя на лице неизменную улыбку.
Но в конце концов она сдалась. Так и не сумев понять, что Джек имел ввиду, говоря ей, что буквы «танцуют», тем не менее, Грейс верила утверждению мужа, что единственным, что он когда–либо смог извлечь из напечатанной страницы — была головная боль.
— Все в порядке, — сказала она, возвращая документы Джеку. Он обсудил с Грейс дела предыдущей недели, рассказав ей, какие решения им были приняты. Он делал это постоянно. Так что Грейс совершенно точно знала, чего ожидать.
— Ты пишешь Амелии? — спросил Джек.
Она кивнула.
