— Я люблю тебя, — нежно произнесла она, и он почувствовал, что она встала. Она до бедер подобрала юбки, устроилась на нем и одним удивительно плавным движением вобрала его в себя, тело ее приникло к нему, так что он оказался полностью внутри нее.
Ему хотелось начать двигаться. Хотелось ворваться в нее снизу или опрокинуть ее на спину и входить в нее, пока от обоих не останется ничего, кроме горстки пепла, но ее ладони крепко сжимали его бедра, и когда он поднял на нее взгляд, глаза ее были закрыты, казалось, что она тоже пытается взять себя в руки.
Ее дыхание было медленным и ровным, но шумным, слишком шумным, и с каждым выдохом она словно втягивала его все глубже.
— Фрэнни, — простонал он, потому что не знал, что еще он мог сделать. Ему хотелось двигаться быстрее. Сильнее. Как угодно, но она лишь продолжала покачиваться на нем вперед и назад, ноги ее стискивали его в изощренной пытке. Он сжал ее бедра, собираясь заставить ее двигаться, но она открыла глаза и с мягкой, счастливой улыбкой покачала головой.
— Мне нравится так, — сказала она.
Ему хотелось другого. Ему нужно было другое, но когда она смотрела на него, то казалась такой чертовски счастливой, что он не мог ни в чем ей отказать. А затем она задрожала, и это было странно, потому что он так хорошо знал, какая она, когда достигает высшей точки, и все же на этот раз все казалось мягче… и одновременно сильнее.
Она раскачивалась и вращала бедрами, затем тихо вскрикнула и обессилено опустилась на него.
И, к полному своему изумлению, он кончил. Он не думал, что готов к этому. Он и не подозревал, что вообще близок к разрядке, хотя едва ли ему бы понадобилось на это так уж много времени, если бы он мог двигаться, лежа под ней. Но тут, без всякого предупреждения, он просто взорвался.
Они лежали так какое-то время, их нежно ласкали солнечные лучи. Она уткнулась лицом ему в шею, и он обнимал ее, удивляясь, что такие моменты вообще бывают.
Потому что все было прекрасно. И он мог бы оставаться здесь вечно, если бы это было возможно. И, даже не спрашивая ее об этом, он знал, что она чувствует то же самое.
Они собирались поехать домой через два дня после крестин, думала Франческа, смотря, как один из ее племянников повалил другого на землю, и все же прошло уже три недели, а они даже не начали паковать вещи.
— Никаких сломанных костей, надеюсь.
Франческа улыбнулась своей сестре Элоизе, которая тоже решила на какое-то время задержаться в Обри-Холле.
— Нет, — ответила она, слегка вздрогнув, когда будущий герцог Гастингс — известный так же как Дэйви, одиннадцати лет от роду — издав боевой клич, спрыгнул с дерева. — Но не потому, что они мало стараются.
Элоиза устроилась рядом с ней и подставила лицо солнечным лучам.
— Я надену шляпку через минуту, клянусь, — сказала она.
— Я не совсем понимаю правила этой игры, — заметила Франческа.
Элоиза не потрудилась раскрыть глаза.
— Это потому, что их нет.
Франческа посмотрела на воцарившийся перед ней хаос в новом свете. Оливер, двенадцатилетний пасынок Элоизы, схватил мяч — с каких это пор у них появился мяч? — и побежал через лужайку. Похоже, он достиг своей цели — хотя Франческа не могла с уверенностью сказать, был ли это гигантский дубовый пень, который стоял здесь еще с тех пор, как она была ребенком, или Майлз, второй сын Энтони, который, скрестив ноги и руки продолжал сидеть на месте, с того момента как десять минут назад она вышла на прогулку.
Но в любом случае, Оливер, должно быть, выиграл очко, потому что он с размаху бросил мяч о землю и подпрыгнул с победоносным криком. Майлз, похоже, был в его команде — впервые Франческа подумала, что в игре были команды — потому что он вскочил на ноги и тоже стал веселиться.
Элоиза открыла глаза.
— Мой ребенок никого не убил?
— Нет.
— И никто не убил его?
Франческа улыбнулась.
— Нет.
— Хорошо, — Элоиза зевнула и устроилась в кресле поудобнее.
Франческа задумалась над ее словами.
— Элоиза?
— Мммм?
— Ты когда-нибудь… — Она нахмурилась. У нее не было никакого права задавать этот вопрос. — Ты когда-нибудь любила Оливера и Аманду…
— Меньше? — помогла Элоиза.
— Да.
Элоиза выпрямилась и открыла глаза.
— Нет.
— В самом деле? — не то чтобы Франческа ей не поверила. Она любила племянников и племянниц всем своим существом; она готова была отдать жизнь за любого из них — включая Аманду и Оливера — без малейших колебаний. Но она никогда не рожала. Никогда не носила ребенка в своем чреве — вернее, уже долгое время — и не знала, не станет ли тогда все по-другому. Гораздо сложнее.
Если бы у нее был ребенок, свой ребенок, кровь и плоть ее и Майкла, не заставило бы это ее внезапно осознать, что та любовь, которую она испытывала сейчас к Шарлоте, Оливеру, Майлзу и остальным — всего лишь слабое подобие того, что было в ее сердце к собственному ребенку?
А есть ли разница?
Неужели ей хотелось бы, чтобы была?
— Я думала, что так будет, — призналась Элоиза. — Конечно же, я любила Оливера и Аманду до того, как появилась Пенелопа. Да и как я могла их не любить? Они — частички Филиппа. И, — продолжила она, и лицо ее стало задумчивым, словно она никогда особо не размышляла на эту тему. — Они… это они. А я — их мать.
Франческа печально улыбнулась.
— Но, даже несмотря на это, — продолжала Элоиза. — До того как родилась Пенелопа, и даже когда я была беременна, я думала, что все будет по-другому. — Она остановилась. — Все
Элоиза пожала плечами.
— Я не могу это объяснить.
Франческа снова посмотрела на игру, которая возобновилась.
— Нет, — тихо сказала она. — Думаю, тебе это удалось.
Последовало долгое молчание, и Элоиза сказала:
— Ты нечасто говоришь об этом.
Франческа мягко покачала головой.
— Нет.
— А хочешь?
Она на секунду задумалась.
— Не знаю, — Франческа повернулась к сестре. Между ними была разница в год, но в детстве Элоиза во многом была словно другая сторона той же монеты. Они были очень похожи, за исключением глаз, и даже родились в один день, только одна — на год позже.
Элоиза смотрела на нее с нежным любопытством и сочувствием, от которых всего несколько недель назад, у нее разорвалось бы сердце. Но сейчас они лишь утешали. Франческа не чувствовала, что ее
