репетировал свою первую фразу: «Кажется, я понял, почему ты настаивал, чтобы я сделал это сам».
Я поднял глаза и на мгновение растерялся. Я совсем забыл, что ожидает меня за дверью: пустая комната, одинокое кресло, стеклянная поверхность и пара глаз, горящих позади нее. Как дурак, я промямлил в пустоту приветствие.
Тут Измаил сделал нечто, чего никогда раньше не делал: улыбнулся, подняв верхнюю губу и показав ряд желтых зубов, массивных, как локти. Я, словно школьник, прошмыгнул к креслу и стал ждать его кивка.
— Кажется, я понял, почему ты настаивал, чтобы я сделал все сам, — сказал я. — Если бы эту работу выполнил ты и просто указал мне на вещи, которые совершают Согласные, но которые никогда не происходят в природном сообществе, я фыркнул бы: «Конечно. Подумаешь, большое дело!»
Измаил что-то неразборчиво проворчал.
— Ну так вот. Как я понимаю, есть четыре вещи, совершаемые Согласными, которые никогда не делают другие члены биологического сообщества, и все они лежат в основе цивилизации Согласных. Первое: они истребляют своих конкурентов, чего никогда не бывает в дикой природе. Животные защищают свою территорию и свою добычу и при случае захватывают территорию и добычу конкурентов; некоторые виды даже охотятся на них, но они никогда не преследуют других животных просто ради уничтожения, как поступают крестьяне с койотами, лисами и воронами. Животные охотятся только ради пропитания.
Измаил кивнул.
— Правда, нужно заметить, что животные иногда убивают в порядке самозащиты или даже только чувствуя угрозу. Например, бабуины могут напасть на леопарда, который на них не нападал. Разница тут в том, что бабуины всегда ищут пищу, но никогда не ищут леопарда.
— Не уверен, что понимаю различие.
— Я хочу сказать, что, когда еды мало, бабуины объединяются, чтобы добыть пищу, но если леопардов не видно, они не станут объединяться для охоты на леопардов. Другими словами, все обстоит именно так, как ты сказал: когда животные, даже такие агрессивные, как бабуины, охотятся, они делают это ради добывания пищи, а не ради истребления конкурентов или хищников, которые на них нападают.
— Ну да, теперь я понял, что ты хотел сказать.
— Но как ты можешь быть уверен, что этот закон неизменно соблюдается? Я имею в виду, если отвлечься от того, что факты уничтожения конкурентов в дикой природе, как ты ее называешь, неизвестны?
— Будь это не так, то, как ты сам говорил, в природе все было бы иначе. Если бы конкуренты истребляли друг друга из любви к искусству, конкурентов просто уже не существовало бы. В каждой экологической нише существовал бы один-единственный вид — тот, который оказался сильнейшим.
— Продолжай.
— Во-вторых, Согласные систематически уничтожают пищу своих конкурентов, чтобы освободить место для того, что едят сами. В природном сообществе ничего подобного не происходит. Правило, которому следуют все виды, таково: «Возьми то, что тебе нужно, и не трогай остальное».
Измаил снова кивнул.
— В-третьих, Согласные лишают своих конкурентов доступа к пище. В дикой природе можно не подпустить конкурента к своей добыче, но нельзя помешать ему кормиться вообще. Другими словами, хищник может заявить: «Эта газель моя», но не может сказать: «
— Да, все верно. Однако предположи, что ты вырастил собственное стадо, от первого до последнего животного, так сказать. Разве не мог бы ты защищать собственное стадо?
— Не знаю. Наверное, это было бы позволительно при условии, что я не стал бы объявлять своей собственностью все стада в мире.
— А как насчет лишения конкурентов доступа к тому, что ты вырастил на земле?
— Тут то же самое. Наша политика такова: каждый квадратный фут поверхности планеты принадлежит нам, и если мы решим его возделать, то, значит, всем нашим конкурентам просто не повезло и не остается ничего другого, кроме как вымереть. Мы лишаем своих конкурентов доступа ко
— Пчелы не дадут тебе доступа к своему меду в дупле яблони, но не станут мешать рвать яблоки.
— Правильно.
— Хорошо. Но ты говоришь, есть еще и четвертая вещь, которую совершают Согласные и которая никогда не происходит в дикой, как ты ее называешь, природе?
— Да. В природе лев убивает газель и пожирает ее. Он не убивает вторую газель, чтобы обеспечить себя пищей на завтра. Олень ест траву, которая растет на лугу. Он не косит сено и не запасает его на зиму. Однако Согласные все это делают.
— По-моему, ты менее уверен в этом пункте.
— Я и в самом деле менее уверен. Существуют виды, например те же пчелы, которые запасают пищу, но таких немного.
— Ну, в данном случае ты не заметил очевидного. Все живые существа запасают пищу, большинство — в собственном теле, как делают это львы, олени и люди. Для других этого оказывается недостаточно, и тогда они делают запасы вне своего организма.
— Да, понятно.
— Нет запрета на запасы пищи как таковые, да и не могло бы быть, потому что на этом основана вся система: растения запасают пищу для травоядных, травоядные — для хищников и так далее.
— Действительно… Я не посмотрел на вещи с этой точки зрения.
— Есть еще что-нибудь, что совершают Согласные, а все остальные виды никогда не делают?
— Я, по крайней мере, ничего больше не обнаружил… Ничего, что было бы важно для жизнедеятельности природного сообщества.
— Этот закон, который ты так прекрасно описал, определяет пределы конкуренции в биологическом сообществе. Вы можете сколько угодно соперничать со своими конкурентами, но не должны истреблять их, уничтожать их пищу или лишать их доступа к ней. Другими словами, вы можете конкурировать, но не должны объявлять своим соперникам войну.
— Да. Как ты говорил раньше, это миротворческий закон.
— И каков же его эффект? Чему этот закон способствует?
— Ну… пожалуй, он способствует порядку.
— Да, но я хочу услышать от тебя кое-что еще. Что случилось бы, если бы этот закон перестал действовать десять миллионов лет назад? На что походило бы теперь биологическое сообщество?
— Я должен повторить то, что уже сказал раньше: в каждой экологической нише осталась бы всего одна форма жизни. Если бы все травоядные в течение десяти миллионов лет вели друг с другом войну, думаю, что к настоящему моменту уже определился бы окончательный победитель. Точно так же, наверное, остался бы единственный вид победивших кровососущих насекомых, единственный вид насекомоядных птиц, единственный вид питающихся птичьими яйцами змей и так далее. То же самое было бы верно для всех уровней.
— Так чему же все-таки способствует закон? Каковы различия между существующим биологическим сообществом и тем, которое ты только что описал?
— По-моему, такое гипотетическое сообщество состояло бы из нескольких десятков или, самое большее, из нескольких сотен видов — в противоположность реально существующим многим миллионам.
Так чему закон способствует?
— Разнообразию.
— Конечно. А что же такого хорошего в разнообразии?
— Не знаю. С ним, безусловно, интереснее…
— Что плохого было бы в обитающем на планете сообществе, состоящем всего лишь из травы, газелей и львов? Или в таком, в которое входили бы только рис и люди?
