— Какой по счету со времени захвата Кушмарраха? Восьмой?
— Девятый. Они просто посылают сюда неугодных людей, которых не смеют прикончить в Героде.
— А вину взваливают на Живых.
— Иначе говоря. Живые пожинают лавры. Зачем вы все-таки послали за мной?
— Ситуация в Харе, как я и опасался, достигла критической точки. Теперь единственный выход — незамедлительно принять меры.
— Гм…
— Непростая задача.
— В самом деле? Насколько незамедлительно?
— К завтрашнему закату самое позднее. Но чем скорее, тем лучше.
— Тяжеловато.
— Потом будет еще сложнее. Я полагал, ты успел прощупать почву на случай необходимости.
— Успел.
— Так ты возьмешься?
— Если я должен…
— Ты должен. Помощь нужна?
— Нет.
— Дай мне знать, когда дело будет сделано.
— Ладно.
Эйзел вышел из спальни старика, прикрутил фитиль лампы, поставил ее на место и выскользнул на окутанную густым туманом улицу. Он проделал обычный круг, чтобы удостовериться, не появился ли нежелательный соглядатай, пока он был в доме.
В самом деле, надо соблюдать осторожность.
Бел-Сидек стоял у окна и смотрел на затянутый туманом Кушмаррах. Видел он немного: в лунные ночи туман точно серебристым одеялом накрывал город, лишь кое-где высовывались крыши домов. Справа, чуть выше, темнела, закрывая звезды, крепость Накара Отвратительного. Чудно. Шесть лет прошло, а зловещий душок по-прежнему исходит от этого места.
Чаровница с шайкой до сих пор там, до сих пор они держатся, недосягаемые за барьером, который лишь Ала-эх-дин Бейху удалось преодолеть. Черт возьми, как же они существуют там?
Впрочем, по одной из популярных версий, все люди Накара давно умерли. Покончили с собой после гибели повелителя.
Бел-Сидек не верил этому, хотя не имел и доказательств противного.
— Что-то со стариком? — раздался у него за спиной голос Мериэль.
— Как ты догадалась? — спросил он, не поворачивая головы.
— Ты так глубоко задумался — и мысли, сразу видно, неприятные, печальные. Так бывает, когда ты волнуешься о тех, кого любишь. А с потерей жены и сына, я думаю, ты уже примирился.
Хастра, сын бел-Сидека, был одним из многих павших при Дак-эс-Суэтте. Как и муж Мериэль. Хастра, его единственное дитя, его звездный мальчик. Многие годы всякие «если бы» терзали бел-Сидека. Что, если бы не измена дартар в Дак-эс-Суэтте? Победили бы они — или потерпели бы поражение и ядовитая черная ненависть все равно отравила бы его кровь? А может, он, да и не он один, слишком много навешивает на рога дартарского Демона, чтобы самому увильнуть от ответственности? Ответа не найти, а ломать над ним голову — мрачное и бесполезное занятие, и напоминает он вой собаки над телом хозяина.
С женой совсем другая история, и тут ни при чем ни победа, ни поражение, ни измена дартар. Эта женщина, даже имя которой бел-Сидек гнал от себя прочь, бросила его, чуть-чуть не дождавшись, пока заживут раны. При попустительстве своей семьи, даже с благословения ее.
Они действовали из корыстных побуждений. Да и кому нужен калека, инвалид. И в политическом, и в буквальном смысле слова?
— Есть еще ты, — возразил бел-Сидек.
— Обо мне ты никогда не размышляешь с таким выражением лица.
Она права, совершенно права.
Его жена ушла к представителю новой породы кушмаррахан, которую геродиане создали по своему образу и подобию. Этот человек усвоил одобренные хозяевами манеры, стиль одежды и молился богу завоевателей, как своему собственному. Он сотрудничал с ними и процветал. А потом он умер — задохнулся, но бел-Сидек был к этому абсолютно непричастен. Он подозревал, что приказ отдал Генерал, но никогда не расспрашивал его и впредь не собирался.
— Тебе хочется поговорить о чем-то?
— Да нет.
По улицам в тумане бродили люди. Одни были негодяи, другие — Живые, бойцы сопротивления. Поутру на улицах найдут трупы. И кто ведает, кому кого предстоит убить? Разве что Генерал.
Пусть Фа'тад играет в свои простенькие игры, отдадим ему день.
Но ночью господствуют старые порядки. Скоро, очень скоро они выйдут из тени…
— Наверное, я действительно хочу поговорить с тобой, — заговорил бел-Сидек. Он закрыл филигранно отделанную балконную дверь и повернулся к собеседнице.
Мериэль была семью годами старше него. Чересчур смуглолицая, с грубыми чертами, она не могла считаться не только красивой, но даже хорошенькой. Богатое приданое позволило ей составить выгодную партию.
Низенькая и толстая, она одевалась с элегантностью козопаса, обожала хорошо выдержанное вино и пила его бочками, хотя оба божества — и Арам, и сердитый геродианский бог — запрещали это. В обществе она держалась невозможно, говорила не то и не вовремя, невпопад хихикала…
Она была его лучшим другом.
— Он не желает меня слушать. Чем дальше, тем больше скрывает от меня. Может выставить меня вон, если хочет встретиться с кем-то. А последние шесть месяцев…
— Ты сомневаешься в его мотивах?
— Нет.
— Он сомневается в тебе?
— Нет, конечно, нет, как можно…
— Ты не думаешь, что тут дело в обычной конспирации?
— Нет.
— Боишься мне сказать?
Бел-Сидек коротко глянул на нее.
— Не сомневаюсь, что тебя проверяли всеми возможными способами. — Бел-Сидек знал, что Генерал доверяет Мериэль почти так же, как доверял он сам.
— Разреши мне быть искренней. Может, дело в том, что ты сам в расстроенных чувствах?
— Нет. Впрочем, может быть. Отчасти это так. Но и за него я тоже волнуюсь.
— А ты не допускаешь, что старик запутался?
— Как так?
— Не знаю. Не знаю, что с ним происходит. Но я полагаю, он достаточно высоко тебя ставит, раз сделал своим адъютантом. Ведь от желающих занять это место отбою не было бы. Значит, он ценит твое мнение. Может, поэтому и не желает выслушать его.
— Не улавливаю…
— Он старый больной человек. Ему недолго осталось — и он это знает. Он отчаивается увидеть плоды своих трудов, возможно, он изобрел новый план и понимает, что ты его не одобришь.
— Что ж, возможно.
Воистину замечательная женщина, в некоторых отношения дура дурой, но кое в чем разбирается превосходно. В обществе, целиком основанном на господстве мужчин, она сумела отстоять свою независимость, если не равноправие. Мериэль достигла этого, ибо понимала, что такое деньги, власть и власть денег.
Первый смелый поступок она совершила, когда зловещие слухи из Дак-эс-Суэтты достигли города. Она допустила и приняла мысль, что мужа ее нет в живых. С иронической усмешкой приняла она и известие о
