Беспокойные сны не давали отдохнуть. Готфрид раздражался, бурчал, переругивался с гномом. Тот, явно удивленный, стал внимательнее присматриваться к избраннику.
Вскоре после восьмого ночлега проводник объявил, что через час они поднимутся наверх.
— Наконец-то! — оживился Готфрид. — Надеюсь, там день. Я пещерами сыт по горло.
— Рано радуешься. Может, назад придется удирать со всех ног.
Вечно коротышка ворчит, только настроение портит!
— Парень, пойми: Добендье не всесилен. Он не готов схватиться с еще одним… Одной… В общем, с тварью, вселяющейся в мертвеца. Пока нам лучше держаться от них подальше.
Готфрид подумал о Касалифе, об Анье, и злость снова всколыхнулась внутри, однако боль и горечь теперь поблекли. И страх, и гнев — все показалось вялым, полустертым. Странно.
— Тайс, скажи, меч пьет и мои чувства?
— Добендье-то? Да нет. Напротив, усиливает.
— Тогда почему я почти ничего не ощущаю?
— Потому что у человека есть предел. Когда скапливается слишком много боли, своей и чужой, душа глохнет. Придет время, и скорбь вернется. Наш рассудок умно устроен: сам знает, когда можно терзаться, а когда нет. Сперва — выжить, остальное потом. Не тревожься попусту.
— Не буду, — пообещал Готфрид и подумал, что лучше про кошмары не упоминать: днем они кажутся такой глупостью!
Когда выбрались наверх, на горизонте уже разлилось кровавое закатное марево, загустевшее от дыма. Небо испещряли серые столбы бесчисленных пожарищ.
— Они выжигают Гудермут!
— Тише! — рявкнул гном.
Послышался стук копыт — мимо проскакал вентимильский патруль, направляясь к небольшому лагерю у дымящихся руин деревни. Поселение окружал частокол крестов с распятыми. Захватчики не знали жалости.
Гном долго смотрел на развалины, затем спросил:
— Они всегда так?
— Всегда. По слухам, в Гревнинге было и похлеще.
Рогала видывал всякое во времена Войны Братьев, но зверства вентимильцев его явно потрясли.
— Но зачем убивать побежденных? Кому крестьяне мешают?
— Миньяк поклялся, что истребит или поработит всех и вся, если мы не отдадим меч. А мы не верили в его существование.
На мгновение лицо Рогалы искривилось гримасой отвращения.
— Он его получит — промеж ребер. Но чуть погодя. Где мы сейчас?
— Не знаю.
— Это ж твоя страна!
— Мне путешествовать особо не приходилось.
— Хорошо, что находится в сорока милях от места нашей встречи?
— Пшеничные поля, деревеньки, небольшие замки. У нас все маленькое, Катиш — единственный настоящий город королевства.
— Чего оправдываешься? Ну деревня и деревня, жизнь как жизнь. Ты мне про столицу расскажи. Где она?
— На западе отсюда, милях в тридцати-сорока, наверное. Извини, точно не знаю.
— Снова оправдываешься! Запомни, парень, все остальные оправдываются перед Меченосцем, он же — никогда. Будь высокомернее, этого от тебя и ждут. Сказал бы «сорок миль», чтоб уж наверняка. Мне ходьбы хватило — лошадей возьмем. Верхом умеешь?
Готфрид скривился: что, гном его вовсе за недотепу держит?
— Умею. Но Катиш, должно быть, в осаде, если еще не пал.
— И прекрасно! Лучшее убежище от врага — у него за спиной: через плечо заглядывать можно, пырнуть исподтишка, если надо. И не смотри так кисло. Коли выжить хочешь, при мече или без, заруби себе на носу: на войне все средства хороши! Станешь играться в благородного рыцаря — выпотрошат, как курицу.
Тьма скрыла вентимильский лагерь, оставив лишь россыпь костров — словно звезды опали с неба.
— Тайс, глянь! — Готфрид указал на запад. — Комета!
— Снова, — вздохнул гном и, чертыхнувшись, забормотал себе под нос: — Скверно будет, ох скверно.
— Перед Войной Братьев тоже ведь появлялась?
Как ни странно, Рогала ответил:
— Да. Эта самая, дьявол ее побери! Дел будет — не разгребешь. Ладно, думаю, пора навестить наших дружков у деревни.
— Кажется, я сейчас не слишком-то гожусь на роль конокрада. Устал, ослаб. Поспать бы, — сказал Готфрид, а душу будто льдом сковало — ведь вернутся кошмары.
— Да ты бодрствовал всего ничего! Что ж, ладно. Все равно лучше дождаться, пока они улягутся.
Готфрид бухнулся оземь. Последнее, что он увидел: Рогала на корточках, силуэт исполинской жабы в свете костров. Блики огней догорающей деревни плясали в гномьей бороде стайкой светляков. Но смотрел проводник не на деревню, а на небо.
Интересно, гном когда-нибудь устает? Он же не спал ни разу с тех пор, как пробудился Великий меч. Может, ему и вовсе не присущи слабости простых смертных?
Жуткие видения пришли в той зыбкой рваной дреме, какая отделяет сон от бодрствования. Готфрид с детства привык управлять ею, додумывать мечты, превращая их в грезы, направлять, изменять, вызывать снова. Но кошмар не подчинялся. Темный охотник все близился, тянулся, догонял. Мерзкое, отталкивающее и одновременно жалкое, изголодавшееся существо рвалось к самому рассудку. Знакомая тварь.
Ба! Да это дух из тела мертвого вождя! Он жил и жаждал новой плоти — его плоти. Юноша вскочил, озираясь.
— Тайс!
Рогала исчез. Готфрид поднялся и кинулся сквозь кусты.
Гном вынырнул из сумрака.
— Тише! — прошипел он. — Пригнись!
— Он пришел за мной! Он все ближе! Он уже почти внутри! — Готфрид едва не кричал, сам себя не слыша.
Рогала пресек истерику пощечиной — перепуганный юнец плюхнулся наземь и потер лицо. Сильно, однако.
— А теперь объясни спокойно, — приказал гном.
Парень рассказывал, едва сдерживаясь.
— Чего раньше-то молчал?
— А ты бы помог?
— Нет. Но время было бы, пока эта тварь еще не слишком опасна. Ладно, отложим на потом, сначала с делами закончим. Я осмотрелся: там всего двадцать три человека, магов нет. Тыловики во главе с ленивым сержантом. Трех часовых выставили, я о них уже позаботился.
— Значит, легко добудем лошадей!
— Лошади подождут. Добендье голоден и слаб. Он изнемогает после встречи с вождем, его покормить надо.
— Тайс, я не могу.
— Что?
— Не могу спящих резать.
— Спящих — самое то. Они ж в ответ не бьют! Или ты забыл, кто они такие? Может, как раз эти молодцы твою мать мучили! К тому же нам не только кони нужны. Ты разве есть не хочешь? Мальцы твоих лет жрут за десятерых.
