их последствиями.
Она вынула из-за пояса напоминание о ее кратком пребывании в должности Капитана Черного Отряда. Рукоятку кинжала венчал серебряный череп с единственным рубиновым глазом. Этот рубин всегда казался живым. Госпожа медленно подняла лезвие, пристально глядя в глаза Дщери Ночи. Ощущение присутствия между ними Кины непрерывно нарастало.
— Я люблю тебя, — ответила Госпожа на вопрос, никогда не заданный и живущий лишь в сердце девушки. — И буду любить тебя вечно. Всегда. Но я не позволю тебе сотворить такое с моим миром.
Госпожа могла это сделать, несмотря ни на что. Ей доводилось убивать, еще когда она была моложе ребенка, лежащего под ее ножом. И по менее веским причинам.
Она ощутила, как в нее прокрадывается безумие. Попыталась сосредоточиться.
Она могла убить, потому что была абсолютно уверена — ничего лучшего она сделать не сможет.
И Кина, и Дщерь Ночи отчаянно пытались сломить ее несокрушимую волю. Но кинжал неумолимо приближался к груди девушки. А Дщерь Ночи превратилась в загипнотизированную жертву, будучи не в силах поверить, что лезвие в руках Госпожи продолжает опускаться.
Кончик кинжала коснулся одежды. Пронзил ее, отыскал плоть, затем ребро. Госпожа переместила вес тела, чтобы вогнать лезвие между костями.
Она ничего не успела ощутить. Удар — ей показалось, что ее ударили по голове справа — оказался настолько мощным, что отшвырнул ее на несколько футов и впечатал в стену. Сомкнулся мрак. И на мгновение она увидела сон, в котором она пыталась задушить свое дитя, а не пронзить кинжалом.
Когда несостоявшуюся убийцу отбросило к стене, Дщерь Ночи ощутила, как ее грудь залило пламя. Она закричала. Но мучительная боль исходила не от раны. Причиной стал черный взрыв в ее сознании, внезапная волна острых осколков тысяч мрачных снов, скрежет более пронзительный, чем десять тысяч острящих мечи точильных камней, ярость столь безбрежная и кроваво-безумная, что ее можно было назвать Пожирателем Миров.
Этот удар оказался настолько силен, что и ее подбросил вверх и в сторону. Она упала, распростершись поперек неподвижного тела родной матери. Но она этого не знала. Потому что потеряла сознание задолго до того, как ее телом овладело земное притяжение. В комнате резко запахло старой смертью и кладбищенским тленом.
136. Безымянная крепость. Богоубийство
Гоблин отчаянно рвался вперед. Мне дважды хотелось крикнуть ему, чтобы он летел не так быстро. Он мчался вдоль темной лестницы с такой скоростью, что я за ним не поспевал. Хотя на мне было черное одеяние Ворошков, скользящие удары о стены слишком действовали мне на нервы.
Мы не спустились даже до ледяной пещеры, где лежала Душелов, когда я не выдержал и крикнул, чтобы он остановился. И — чудо из чудес — на сей раз Гоблин меня услышал. И выслушал. И отреагировал, когда я сказал, что нам придется вернуться.
— Что? — Его шепот отозвался эхом, точно в старинном склепе.
— Мы не можем спускаться в темноте. Потому что забьем себя до потери сознания быстрее, чем окажемся внизу. Или, по крайней мере, зашибемся так, что перестанем соображать.
Гоблин издал звук, означающий неохотное согласие. Он и сам испытал парочку весьма неприятных столкновений.
— Поэтому нам нужно вернутся за лампами. — И почему я позабыл о столь очевидном? Наверное, потому, что был слишком занят, упорно размышляя над разными тонкостями и мелочами.
На лестнице было так тесно, что мы не смогли развернуть леталки. Пришлось двигаться задним ходом. Подъем оказался медленным, неловким и иногда болезненным. А когда мы добрались до начала лестницы, то ощутили еще большую неловкость.
Нас поджидали девочки и белая ворона. С таким ехидным видом, что не заметить это было невозможно. Дамы были одеты по-походному. Аркана помахивала фонарем.
На мгновение я ощутил совершенно необоснованную тревогу, потому что не прихватил с собой костюм Жизнедава. Он отлично подошел бы к ситуации. Но нужды в нем не было никакой.
Эти доспехи всегда были только костюмом, и ничем иным.
Шукрат тоже помахала фонарем. И засмеялась.
— Ни слова! — прорычал я.
— Разве я что-то сказала?
— Нет, зато подумала, дражайшая дочурка. Она подняла фонарь повыше, чтобы лучше разглядеть, во что я одет. Черная ткань моего балахона совершала медленные текучие движения, восстанавливая обширные повреждения.
— Ты не услышишь от меня ни слова, о ветеран. Ты ведь знаешь Шукрат. Она уважает старших, даже когда они совершают ошибки. Но сейчас я рассмеюсь. Только, пожалуйста, не делай поспешных выводов и не думай, будто я смеюсь над тобой. Аркана хохотала еще громче, чем Шукрат. Гоблин издал серию звуков, быстро исчерпав свой словарь.
— Он прав. Давайте сюда фонари. Нам нужно покончить с этим делом. — Я надеялся, что моя идиотская забывчивость не стала той мелочью, которая нас погубит. И что это последняя мелочь, о которой я по своей тупости позабыл.
Гоблин взял у Шукрат фонарь и снова направился вниз. Теперь он уже не так торопился. Возможно, его жажда мести начала слабеть.
Я взял фонарь Арканы. Белая ворона уселась на кончик моей леталки. И не успел я сказать, что поездка со мной может оказаться неудачной идеей, как Шукрат зажгла другой фонарь и стала помогать Аркане зажигать еще один.
Девочки ждали нас во всеоружии.
Я собачился с ними всю дорогу до ледяной пещеры. Это их только веселило. Они отказывались прислушиваться к моим предупреждениям.
Белая ворона решила, что для нее пещера древних — самое подходящее место. И ей лучше дождаться нас здесь.
— Только не прикасайся тут ни к чему! — взревел я. — Особенно к себе! — И шепотом добавил:
— Ну когда же я научусь держать свой длинный язык за зубами? — А ведь какой великолепной и замечательной иронией было бы то, что прикосновение птицы угробило бы Душелова — после стольких лет везения.
Гоблин снова заторопился. Я попытался его притормозить, но он сказал:
— С Киной что-то происходит! Она начинает шевелиться.
— Вот дерьмо!
Пока мы не добрались до черного барьера, сделать что-либо было невозможно. И тут у Гоблина сдали нервы. Он застыл, вспоминая ужас всех лет, проведенных по другую его сторону.
— Гоблин! Мы уже почти добрались. Нам нужно это сделать. И немедленно. — Хоть я практически нечувствителен к сверхъестественному, но даже я ощутил близость Кины и ее настороженность. Но мы никак не могли быть тому причиной. Ее внимание сосредоточилось на чем-то другом.
— Давай! — приказал я, придав голосу властность.
Позади зашептались встревоженные девочки. Они ощущали гораздо больше, чем было доступно мне.
— А вы немедленно возвращайтесь наверх, — велел я. — Гарантирую, что потом вы будете очень рады, если послушаетесь меня. Особенно, если результат обернется не в нашу пользу. Гоблин! солдаты живут К нему вернулась былая храбрость. А может, и ненависть. Его лицо окаменело. И он двинулся вперед.
— Не торопись, — предостерег его я, когда он прошел сквозь черный барьер. — Девочки, я говорю серьезно. Возвращайтесь немедленно. Потому что должен уцелеть хоть кто-то.
И я пробился сквозь жуткий барьер следом за Гоблином, едва не наделав под себя от страха. Хоть я и велел Гоблину не торопиться, на раздумья времени у нас не было. Как только мы пересекли барьер, Кина узнала, что мы здесь. И ее медлительность станет нашим единственным союзником.
Оказавшись по другую сторону барьера, я быстро отлетел в нечто вроде прихожей перед входом в тюрьму Кины. Гоблин уже изготовился для атаки. Мне предстояло делать несколько дел одновременно: подбодрять его, готовиться к тому, что вот-вот произойдет, и вносить свою лепту, чтобы весь замысел
