– Она пользовалась мной, чтобы досадить родителям.
– Так-так.
Такое случается. Слишком часто.
– Я понял это в прошлый отпуск, когда попытался ее навестить. Ее родители – большие шишки в штабе. Жаждут крови. Девчонка меня обработала, а они подумали, что это я ее. Когда они узнали, в чем дело, было уже слишком поздно, чтобы делать аборт.
– Ты уверен, что это ты?
Когда речь идет о Ханаане, это очень разумный вопрос. Его лицо потемнело от злобы. Я сменил тему. Эта девчонка ему не безразлична.
– И этот парень знает?
– Да, сэр. И если я не соглашусь, он расскажет про меня.
Сексуальное принуждение? Здесь? Невозможно поверить.
– Почему ты мне об этом рассказываешь? А вдруг я – эйдо? А вдруг я напишу об этом в своей книге? А вдруг я сам расскажу? Разве офицеры не держатся друг друга?
– Надо было хоть кому-то рассказать. А вы не доносчик.
Хотел бы я быть в этом уверен так же, как он.
Я не ведущий колонки полезных советов. При том, как я искорежил сам себе жизнь, своими советами я могу принести решительно больше вреда, чем пользы.
– Он не блефует?
– Нет, сэр. Он это уже проделал. С моим другом Лендтрупом.
– А что, если ты просто скажешь ему, что навешаешь ему хорошенечко, если он не отвяжется?
– Это будет блеф.
Я киваю. Можно понять. Мы – военные люди, вокруг – война. Самая мысль о насилии друг над другом отвратительна. Поступок Ника-стро мог быть совершен лишь в стрессе. С детства людей учат сдерживать животную агрессию. Общество это хорошо умеет. Потом мы. берем этих мальчишек и делаем из них воинов. Любопытное свойство нашей ветви обезьяньей породы, эта противоречивость.
– И даже если он поверит, все равно может заложить, верно?
– Да, правда. А что будет, если он расскажет? Эти штабные родители, что они устроят?
Штабные имеют возможность буквально угробить человека бюрократическими методами.
– И знать не хочу, сэр. Я хочу сделать свои десять и отвалить, как только смогу. Может быть, уйти в учебную команду.
Не многие из клаймерщиков надеются дожить до конца войны. Большинство догадываются, что выступают за проигрывающую команду. Все, чего им хочется, – это остаться в живых.
Странная эта война. Конца ей не видать. И не уволиться, пока она не закончится, если тебя не испортят так сильно, что ты станешь пригодным лишь на собачий корм или на просиживание у окна госпиталя для инвалидов. Никакой веры в завтрашний день, вдохновляющей обычно молодых. Это война отчаяния.
– Это то, что рискуешь потерять ты. А он?
– А?
– Есть и другая сторона. У него тоже есть слабые места.
Я чувствую себя ослом, играющим человеческими жизнями. Но сам напросился. Я пошел на сделку с Мефистофелем. Нельзя быть разборчивым, влезая в чужие жизни. Я хочу знать и понимать окружающих меня здесь людей. Кок – один из них. Если не займешься его проблемой, не поймешь его. Он останется просто человеческим курьезом, набором непонятных причуд.
– Я таких не знаю, сэр.
– Давай начнем сначала. Как он узнал про девушку?
– Не знаю, сэр.
– Кому ты говорил?
– Только Лендтрупу и Фоссбринку, сэр.
– Лендтрупу? Ты о нем уже что-то говорил.
– Курт Лендтруп. Он был с нами в прошлый патруль. Списанный кадр. Мы провели отпуск вместе.
– Втроем?
– Да, сэр. К чему вы ведете, сэр?
– Ты говорил с Фоссом? Спрашивал его, говорил он кому-нибудь или нет?
– Зачем, сэр?
– Если ты рассказал только двоим, значит, один из них сказал кому-то еще. Я бы предположил, что Лендтруп. Ты говорил, что на него тоже оказывали давление. Тебе бы следовало это проверить.
Он специально прикидывается дураком. Не хочет втягивать своих друзей в эту историю, не хочет потерять свое доверие к ним. Может быть, он считает, что, поговорив с Фоссбринком, он лишится лучшего друга. Весьма ранимый молодой человек.
