Мануэль послушно шел за Джорджем Армором по конюшне, прислушиваясь к каждому слову и все впитывая. Его интересовало буквально все, что касалось лошадей.
В девять утра он впервые явился на кухню завтракать. На него уставились все, особенно женщины. Во главе стола восседала кухарка, справа от нее сидела вся женская прислуга в количестве семи человек. Помощницы по кухне и судомойки прислуживали за столом, дожидаясь, пока поедят остальные. Справа от кухарки сидели семеро мужчин, причем двое конюхов замыкали цепочку, а между ними и Джорджем Армором было оставлено свободное место. Мануэль появился на кухне последним, так как долго мылся, и Армор поманил его на пустующее место.
С ним никто не заговорил, но женщины, включая самую молоденькую, Фанни Пирс, стреляли в него глазами и хихикали, пока кухарка не призвала их к порядку. Мужчины переговаривались между собой, но никто за столом не остался равнодушен к появлению крупного молодого человека чужеземной наружности, которого хозяин подобрал на ночь глядя, всего в крови, и назначил новым конюхом.
Когда Мануэль, покончив с едой, встал и объявил, ни к кому конкретно не обращаясь: «Я пошел», – все проводили его удивленными взглядами. Здесь было принято посидеть за столом еще минут пять, судача о домашних делах и любопытных новостях; новичка они не прочь были бы расспросить о месте, где он служил прежде, об условиях прежней службы и так далее.
Ривз, первый лакей, держался в кухне высокомерно и был поэтому разозлен: новичок сразу начал корчить из себя важную шишку, имеющую влияние. Ривз решил указать ему на его истинное место в иерархии усадьбы. Глядя на Армора, он пробурчал:
– Вам следовало бы предупредить его, как у нас все заведено. Если этого не сделаете вы, то придется мне.
На это Армор ответил холодно, так как в своей области не считал себя подчиненным Ривза:
– Он сам все узнает в свое время. Прежде чем вы наделаете глупостей, вспомните, что его выбрал сам хозяин. Да будет вам известно, раньше он работал у него на стекольном заводе. – Финал был еще более веским: – Если кто-то и станет что-то ему выговаривать, так только я.
После этого кучер тоже вышел из-за стола. Оставшиеся переглянулись, и женщины в один голос воскликнули:
– Вы только подумайте!
Мужчины принялись обсуждать новичка и сошлись во мнении, что он не придется ко двору. Пускай его и выбрал сам хозяин, в нем все равно чувствуется гонор.
В 10.30 утра Легрендж привел Аннабеллу на конюшню. Мануэль как раз выводил из стойла оседланного Диззи, и Легрендж, взглянув на него с одобрением, позвал:
– Пойди сюда!
Тон был приказным, однако Мануэль, придержав коня, остался на месте.
– Лучше я верну его в стойло, – молвил он и нехотя добавил: – Сэр.
Мануэль отвернулся. Легрендж повторил тем же тоном:
– Нет, выводи.
Было бы куда проще самому подойти к коню и новому конюху, однако об этом не могло быть и речи. Важно было дать новичку понять, что ему придется, хотя бы и в фигуральном смысле, кланяться хозяину. Не только лошади, но и ему самому требовалась объездка, иначе от него не будет толку. Впрочем, Легрендж напомнил себе, что это надо делать с оглядкой, поскольку новичка пока ничто не удерживало в имении. Он позаботится, чтобы в положении нового конюха скорее наступила ясность.
Глядя на испанца, выводящего коня и разговаривающего с ним на каком-то тарабарском наречии, он испытывал нетерпение, граничащее с яростью. Когда до отца с дочерью оставалось ярда два, Мануэль натянул уздечку, продолжая поглаживать шею животного.
– Это моя дочь. Я хочу, чтобы она овладела верховой ездой.
Легрендж посмотрел на Аннабеллу, а та, бледная, с дрожащими губами, уставилась на нового конюха. Он был очень смугл, один глаз у него заплыл, зато другой ласково улыбался.
– Будешь заниматься с ней ежедневно – и в дождь, и в ясную погоду, пока она не поскачет сама. Сперва посадишь ее на Каштана. Я бы сам с ней позанимался, да нет времени.
Он не стал распространяться, что дважды предпринимал такие попытки. В первый раз она лишилась чувств и выпала из седла, и он заподозрил Розину в том, что она научила дочь аристократическому обмороку. Во второй раз она разрыдалась, а потом ее вырвало прямо на лошадиную гриву. Ему самому стало тошно, и он едва удержался, чтобы ее не поколотить. Будь на ее месте кто-то другой, он бы так и поступил. Боясь, что в следующий раз не сможет с собой совладать, Легрендж остерегался повторения. Он пытался сделать наставником дочери Армора, но тот уверял, что она не способна удержаться на лошади, и даже осмелился предсказать, что она никогда не станет наездницей.
– Как долго заниматься, сэр?
– Столько, сколько сам сочтешь нужным. Час, два часа в день. – Он собрался было предупредить, что учеба не обойдется без обмороков и падений, но решил, что конюху лучше узнать об этом самому.
Теперь Мануэль смотрел на девочку с интересом. Он слышал, что ей только что исполнилось десять лет, но она была рослой для своего возраста и очень худенькой. Он видел, что ее мучает страх. Этот страх чуял не только он, но и конь, которого била дрожь.
– Ты пока у нас не ориентируешься. Тебе покажут луг – это туда, по восточной аллее. Там есть барьеры и все необходимое, но я не думаю, – Легрендж криво усмехнулся, – что ей уже в первую неделю понадобятся барьеры.
Испанец никак не отреагировал на его шутку, и он снова еле удержался, чтобы не вспыхнуть.
– Теперь о боксировании. В шесть часов в субботу в Марседене, около Шилдс, будет бой. Полюбопытствовал бы.
