даже не представляешь, как я рад тебя видеть живым и здоровым!
Он выпил и сразу закурил, забыв о шоколадке.
– Мне же стыдно перед тобой было, Роман. Послал человека на задание – какого человека! – а он пропал как не было. Ужас! Что докладывать в Москву? С меня же спрос в первую очередь… Я думал, ты последишь за Хусаином в кофейне, проводишь его немного – и все. Но ты же поехал за ним и шел по пятам до последнего… Нет, я не буду учить тебя оперативной работе, здесь ты меня скорее можешь поучить! Но без прикрытия не надо было лезть так далеко, Рома!
– В следующий раз не буду, – пообещал Роман.
– Ну вот… О чем это я начинал говорить? А, об этом предателе, о Павлове. Так вот, мне удалось перехватить его разговор с Мустафой…
– Каким образом?
– Очень просто. Классически, так сказать. Пока я метался в поисках тебя, Раад посидел в микроавтобусе возле дома Павлова и с помощью лазерного считывателя, направленного на окна, записал все его разговоры, в том числе и телефонные. Качество не ахти, но то, что надо, расшифровать удалось.
– Раад у тебя на все руки мастер, – заметил Роман.
– Да, кое-чему я его научил. Так вот, в разговоре с самим Мустафой Павлов сказал, что груз прибудет послезавтра. А груз этот имеет очень большое значение для Павлова и для Мустафы. Речь идет об очень крупной партии переносных ракетных установок класса «земля – земля». Если сунниты заполучат в свои руки такое оружие, да еще крупную партию, им ничего не будет стоить уничтожить всю верхушку нынешнего правительства Ирака и захватить власть в свои руки. Теперь ты понимаешь, о чем идет речь?
– Да, – покивал головой Роман. – Если все так и есть, то мы имеем реальный шанс спасти мир.
– Несерьезный ты человек, Роман Евгеньевич, – сказал в сердцах Крохин, наливая по третьей. – Я тебе о таких вещах говорю, а ты все на шутку свести норовишь. Извини, конечно, но из-за этих шуток ты так и сидишь на капитанской должности. Хотя уже давно по возрасту и по заслугам должен в полковниках ходить и кабинет в генштабе занимать.
– Да не хочу я кабинет в генштабе, Антон, – сказал беззлобно Роман, видя, что Крохин говорит от души. – Скучно мне там, понимаешь? Я живую работу люблю, а не кабинетные стратагемы. А что несерьезный – так это характер такой. Его, как известно, не переделать.
– Ладно, проехали… Давай за успех нашего дела. Как бы там ни было, а Павлов свое отпрыгал. Теперь он у нас в руках, никуда не денется. Ну, вздрогнем? На посошок?
– Давай, – кивнул Роман.
Джип добрался до грунтовой дороги и пошел гораздо быстрее. В свете включенных фар виделось только бурое полотно дорожного покрытия. Стали попадаться встречные машины. Но они были очень редки, чувствовалось, что до ближайшего города еще далеко.
Крохин и Роман закурили, несколько отяжелев после выпитого. В темноте салона поочередно вспыхивали огоньки сигарет.
– Через час приедем, – сказал Крохин, глянув на часы.
– Какая дальнейшая программа? – спросил Роман.
– Для тебя на сегодня никакой, – отмахнулся Крохин. – Ложись в кроватку и спи до утра. Восстанавливай здоровье, оно нам еще ой-ой-ой как понадобится.
– А ты?
– А у меня еще есть пара делишек, – небрежно махнул рукой Крохин, думая о чем-то своем. – Слушай, Роман…
– Да?
– Ты только не обижайся. Но тут на карту поставлено очень много…
– Ты о чем? Говори яснее.
– Ты точно помнишь, что ничего им не сказал? Ну, когда тебя пытали?
Роман хоть и видел лицо Крохина, но в салоне было темно, и глаза майора прятались в тени надбровий.
Сомневается майор. Ну, конечно, дело того стоит. Небось уже мысленно не один раз подполковничьи погоны на себя примерил. Боится, что верный шанс отличиться – и как отличиться! – может сорваться в последнюю минуту. Слепцов тогда не помилует, несмотря на то что любимчик. Так что или пан – или пропал. Для таких людей нет ничего хуже, чем проваленная операция. Можно на всю оставшуюся жизнь запороть успешно начатую карьеру. А Дубинин предупреждал, что парень – карьерист еще тот. Сам-то по себе он неплох, но и своего не упустит. Тоже – характер. Кто-то по жизни раззвездяй, а кто-то – начальник. Вот сейчас они сидят плечом к плечу, коньяк пьют и разговаривают на «ты», без чинов, как добрые приятели. А лет через несколько подобное даже трудно будет представить. Такие всегда есть и будут. Власть имеет для них какую-то магическую притягательность, и они пойдут на все, только бы ее заполучить. И обижайся на него, не обижайся – он попросту тебя не поймет.
– Нет, – ровно ответил Роман. – Я ничего не сказал.
– Но, может, ты не помнишь? Сам говорил, что от боли крыша ехала… Вдруг в беспамятстве проговорился?
– Ничего я им не сказал, – отчеканил Роман, начиная закипать. – Я стоял с самого начала на том, что я журналист и они схватили меня по недоразумению. И ничего другого они от меня не добились.
– Да ты не обижайся, Роман, – засопел Крохин. – Но ты же знаешь: дело прежде всего. Поэтому я и хочу быть уверенным, что они ничего не знают о наших подозрениях о Павлове…
– Они ничего не знают, – сказал Роман, стараясь говорить спокойно. – Сам посуди: если бы я им сказал про Павлова, они бы раскрутили меня по полной программе и затем наверняка ликвидировали бы. Но вместо этого они вывезли меня за город и бросили в яму. Живым, хотя ты сам знаешь, что отработанный материал всегда идет в расход во избежание проблем. Да и Павлов особо не таится, судя по твоим успехам. Иначе вокруг него было бы создано кольцо охраны, и так просто Раад его разговоры не записал бы.
– Ну да, ну да, – покивал Крохин. – Ты прав. Все верно, им ничего не известно. Еще раз прости.
– Да ладно, – отмахнулся Роман. – Что я, первый раз замужем? Все нормально… Расслабься, майор!
Машин на дороге стало заметно больше. Двигалась военная техника, бэтээры и БМП, повсюду виднелись вооруженные люди.
– Скоро Багдад? – спросил Роман.
– Угу, – односложно откликнулся Крохин, забившись в угол машины и как-то обиженно нахохлившись.
Роман посмотрел на него уже с сочувствием. Зря он, желая отомстить ему за недоверие, поддел его этим «майором» вопреки их договоренности. Парень старается, хочет, чтобы все было как надо. К нему, кстати, Роману Морозову, относится исключительно душевно. Искал его повсюду, метался. Переживал, что подставил под удар. К фээсбэшникам на поклон пошел, хотя трудно найти большее унижение для сотрудника ГРУ. В деревню вот сам примчался, вместо того чтобы послать одного Раада. Устал ведь как собака, почему бы в городе не подождать? Нет, рванул в дорогу. А почему? Переживает. Живой человек потому что. Да и молодой еще, тридцати нет. А его бросили на такой сложный участок работы. Он и мечется, себя не жалея, боясь осрамиться. Его, бедного, пожалеть надо, а не язвить. Стыдно, товарищ капитан, стыдно. Ты-то себя хорошим парнем считаешь, а поступаешь, как последний мудак. Вместо того чтоб спасибо парню сказать – за то, что примчался за тобой по первому зову, обрадовался, что живой, коньяк стал пить за твое здоровье, отпустил до утра дрыхнуть, – ты обиды какие-то на него строишь и подпускаешь мелкие шпильки. Некрасиво, товарищ капитан, не по-нашему как-то.
– Да получишь ты все свои ордена и звания, Антон, не переживай, – сказал Роман, дружески хлопнув Крохина по колену.
– Не в званиях дело, Роман Евгеньевич, – помолчав, сказал Крохин, и Роман уловил в его голосе какие- то грустноватые нотки. – За людей душа болит… Вот ты здесь всего ничего, а сколько уже видел? А я в этой каше варюсь второй год. И больно на все смотреть. Ведь каждый день взрывы, убийства – и конца этому нет. Война только набирает обороты, а дальше будет еще хуже, еще страшнее! Вот что больше всего меня волнует. Хочется помочь людям – люди-то ни в чем не виноваты. Кто-то решает здесь проблемы нефтяного бизнеса, кто-то проблемы власти на Ближнем Востоке, кто-то в Америке и Европе набирает политический вес. Но люди, простые люди, живущие здесь, почему должны от этого страдать?! Не знаю, веришь ли ты
