бы ненароком, обходит «деда» с лучиной. Тихими, мелкими шажками подходит к окну. Нагибаться ей почти не надо. Была небольшого роста, а теперь вроде еще меньше стала. Ждет, всматривается в ту же щелку, в которую смотрит Андрей. Лицо изможденное, глубокие морщины видны и при неровном дрожащем свете лучины. Из-под черного платка выбились пряди седых волос.
Андрей постучал еще раз. Старушка отпрянула от окна, спросила обрадованно:
– Костя, ты?
– Это я, мама, – сказал Андрей. – Откройте…
…В хате старушка суетилась, хваталась то за одно дело, то за другое, не зная, чем и как угодить таким нежданным гостям. И всякий раз с какой-то опаской обходила «деда». Видать, была у него дурная привычка падать при самом малом прикосновении, а спичек в хате – небогато. Андрей взял «деда» за «шкирку», поставил в угол возле стола. Тут не так сподручно ему падать.
– Я сейчас печь затоплю, – снова захлопотала мать, – да сварю вам чего-нибудь горяченького.
– Не беспокойтесь, мама, – остановил ее Андрей, – кое-что мы прихватили с собой… Да и не знаю, как хлопцы, а я еще не проголодался.
– Мы тоже, – подтвердил Зайцев, внимательно разглядывая ступку и толкач. – Что это у вас за фабрика такая? – заинтересованно спросил он у хозяйки.
– А разве у вас нет таких? – в свою очередь спросила старушка.
– Не встречал.
– Откуда же вы, коль так?
– Из Сталинграда, мамаша, – ответил Зайцев.
– И у нас уже много лет не было таких, как вы говорите, фабрик, – сказала мать, – а теперь вот снова довелось…
И вдруг умолкла, заспешила в сени.
– Это как же надо?.. – любопытствовал Зайцев. – Вот так? – Высоко поднял толкач и с силой опустил в ступу. Сухой ячмень брызнул на пол.
– Э-э, брат, не так, – засмеялся Андрей. – Сначала надо потихоньку, и бить посередке, а не сбоку. Вот, гляди! – Он взял у Зайцева толкач, оперся левой рукой на край ступы, поплевал на ладонь правой и начал не спеша, равномерно толочь.
– И долго так тюкать? – спросил Зайцев.
– Смотря как толочь.
– А что же потом?
– Выйдет кутья, – сказал Андрей. – Так у нас говорят, а вообще – ячменная крупа, каша.
– Не хотел бы я такой каши, – собирая с пола зерна, заявил Зайцев.
Вошла мать.
– О, уже и помощники у меня объявились! – шутливо сказала она. – И ты не забыл, Андрейка? Хотя в детстве вроде мало толок.
– Кутью мало, – согласился Андрей, – а пшено приходилось. Еще и теперь больше всего люблю пшенную кашу с молоком.
– Как же ты, сынок?.. – начала мать, но вот повернулась к Зайцеву: – Да не собирайте с пола, сейчас подмету.
Лицо ее стало еще озабоченнее, морщины глубже.
– Давно я тебя, сынок, не видела. Откуда идете? Верка где?
– Не знаю, где Вера, – с грустью ответил Андрей, – расстались мы с ней на одной дорожке, далекой- далекой… Поговорим, мама, обо всем поговорим! Давайте сначала мы вам поможем в чем-нибудь. Дрова у вас есть?
– Да есть, есть, – успокоила мать. – Я сама все сделаю. Вы раздевайтесь да приляжьте с дороги, пока я готовлю.
– А у вас тут из фашизма никакого антихриста нет? – деланно равнодушно, словно о каком-то пустяке, спросил Зайцев.
– Это из немцев? – переспросила мать.
– Вот-вот!
– Из немцев не было эти дни, а так есть… Не переводятся, – мать словно смутилась, чего-то не досказав.
– А Костя дома? – спросил Андрей. Спросил и вздрогнул. Но вида не показал. Вопрос прозвучал так по- домашнему, будто всего лишь час-два назад они виделись с братом.
– Нет, нету, – ответила мать. Ее голос тоже был таким, как и в те давние времена, когда в хате шел будничный семейный разговор… Только руки, когда она отставляла заслонку, заметно задрожали.
– Где же он? – приглушая тревогу, спросил Андрей.
– Поехал вчера в лес, дров хотел привезти, да что-то задержался.
– А вообще-то он дома?
– Был, слава богу, дома, – удивленно глянув на старшего сына, ответила мать. – Где же ему быть?
