Андреи глянул на корытце, увидел картофельные очистки. Не спрашивая понял, что с ними будет делать мать. Нальет теплой воды, промоет, поставит сушить. А потом истолчет на муку…
Костя догадался, о чем думает брат, и с нарочитой бодростью сказал:
– Вот, ходил на днях по миру, выменял малость картошки да ячменю на кутью. Перебьемся несколько дней, а там опять схожу. Все равно мне ходить… надо.
– Как же ты ходишь? Разрешают?..
– Рожка справку пишет, – ответил Костя. – Подмажешь, так он хоть черту напишет.
Разговор опять оборвался. Незаметно для брата Андрей начал прикидывать, что бы из своей одежки оставить дома для поддержки семьи?
Позвал мать, и они еще долго советовались втроем.
III
Поздней ночью Костя проводил брата в отряд. Шли уже знакомыми тропками.
Не так давно Андрей провожал его самого. Намного тяжелее были те проводы, совсем незнакомы тропки.
– Значит, будем жить, как решили? – остановившись за Древоскепом, спросил Андрей.
– Только так, – подтвердил Костя.
– Пиши мне, – попросил Андрей. – Из отряда нетрудно будет пересылать мне весточки.
Когда Андрей зашагал дальше без брата, скоро почувствовал – идти стало значительно труднее: каждую минуту присматривайся, следи, чтоб не сбиться с тропинки, не наткнуться, не споткнуться. С Костей было иначе: шел быстро, уверенно, даже под ноги не смотрел, а тропинка все время перед ним. Сразу видно, не раз хаживал человек по этим лесам и болотам и днем и ночью. Такие люди очень полезны в отрядах. Андрей с гордостью подумал о том, что из брата может получиться хороший партизан, и в отряде будут любить его за ровный характер, за неподкупную честность, стремление быть всегда в действии, в работе. Когда мать сказала, что Костя ходил к родителям Веры, Андрею вначале это показалось странным. Но теперь стало ясно, что ничего тут странного нет: Костя может пойти куда только понадобится и, безусловно, дойдет, доберется.
Не многое Костя разузнал в том дальнем заводском поселке, где в первые дни войны встречался с Андреем и Верой. Об Андрее ему сказали, что перед самым приходом сюда немцев он исчез. Не попал, слава богу, в лапы оккупантам. И все. Куда исчез, при каких обстоятельствах, дознаться не удалось. Говорили местные люди, что одновременно оставила родной дом и Вера, однако с Андреем она ушла или одна, никто не знал. Видно, не знали этого и родители.
Ни родителей Веры, ни ее сестер Костя не застал. На месте их хаты стояла лишь обугленная печь с длинной трубой. Рядом лежала охапка сухих поленьев, снег возле припечка был вытоптан. Мало домов уцелело в поселке. Горел он за время войны раз десять, а сколько раз бомбили, никто и сосчитать не мог. Завод, наполовину разрушенный, не работал, рабочие разбрелись кто куда. Хотели оккупанты согнать оставшихся на ремонт завода, но ничего из этого не вышло. Начнут ремонт в одном корпусе, тотчас в другом случится или пожар, или взрыв.
Расспрашивая о Вериных родителях, Костя узнал обо всем, что тут было. В первый день, ворвавшись в поселок, фашисты бросились к обрыву над рекой и открыли огонь по людям, которые на лодках, на челнах, на чем только можно было переправлялись на другой берег.
Сашка сидел в это время в пещерке, выкопанной им же самим под обрывом. Выстрелы над головой, жуткие крики женщин и детей на реке раздирали мальчику душу. На тихом плесе колыхались, плыли по течению узлы с одеждой, домашний скарб, а между ними мелькали, всплывая, исчезая, головы людей, руки, кончики пальцев детей… Лодки и челны, пробитые пулями, медленно наполнялись водой. На некоторых лежали люди, и Сашка не мог разобрать, живые они или нет. Он дрожал от волнения, страха. За пазухой у него были две гранаты, подобранные у железнодорожного моста. Еще вчера там несли охрану красноармейцы, все до единого знакомые мальчику: он часто носил им ягоды. «Бросить одну гранату на обрыв?» Нагретые на солнце, они почти не слышны были за пазухой, можно только догадываться, где их кольца. Вынуть кольцо, и готово… Сашке показывали, как надо бросать гранаты.
Вдруг неподалеку из воды вынырнула головка с маленькими косичками. Булькнула в ужасе открытым ртом и снова исчезла. В косичках ленты, не то черные, не то вишневые. Сашка быстро вытащил из-за пазухи гранаты, сложил в пещерке, нырнул в воду и скоро поймал тонкую косичку…
Чуть не до сумерек не вылезал он из пещерки, как мог ухаживал за посиневшей девочкой. Она лежала бочком на желтом песке, тихо стонала и дрожала.
– А тут у тебя не болит? – спросил Сашка, трогая мокрую косичку.
– Нет, – ответила девочка.
Мальчик вспомнил, как еще вчера он оттаскал ее за косы: она показала ему язык и поморгала часто- часто, так, как это делает Сашка. А сейчас жалко было девочку: не верилось, что не болит голова от того, что, спасая, он тащил за волосы…
Потом, в последующие дни, фашисты шарили по хатам, по сараям, всевозможным закуткам, искали красноармейцев и оружие. Какой-то гад шепнул им, что у Вериных родителей жил красноармеец, даже командир. В избу ворвались трое фашистов, начали обыск. Устин Маркович был в это время дома, сколачивал какой-то ящик, а Полина Михайловна штопала старый мешок. Был тогда дома и Сашка, но он спрятался в сенцах, боясь, как бы немцы не арестовали его за гранаты. Галя и Валька еще утром побежали на хутор к тетке.
Перевернув все, что было в хате, фашисты нашли запасной комплект обмундирования Андрея. Яростно заболботав, долговязый, плосколицый немец брезгливо взял в руки гимнастерку с синими петлицами и подошел к Устину Марковичу.
Хозяин встал. Пред ним – холодные стеклянные глаза, сухая шея с выпяченным кадыком. Вспомнилось, как однажды в прошлую войну он, Маркович, в рукопашном бою схватил за кадык вот такого людоеда- немца, свалил под ноги. Может быть, вот этот самый фашист сбросил бомбу на маленькую Ларку, избивал старых рабочих за отказ идти на завод, лежал на желтом обрыве над рекою и расстреливал женщин, детей…
