Но вот за дверью послышался резкий выкрик. Один из жандармов ошалело ринулся в кабинет. Оттуда вышел не спеша, подал разрешающий знак посетителю.
Комендант поднялся Илье Ильичу навстречу, пригласил сесть, сам сел лишь тогда, когда посетитель принял приглашение, склонил голову в ожидании начала разговора. Небольшого роста, тучный, коротконогий. Голова гладко выбрита, хоть и брить-то было нечего. На плоских щеках, раздвоенном подбородке, если приглядеться, торчала реденькая и, верно, жесткая рыжеватая щетинка.
– Я прошу сделать мне извинение, – заговорил он по-русски, – что не мог принять вас раз-раз… Чем могу служить?
Илья Ильич изложил суть дела и потребовал, чтобы школьница была сейчас же освобождена. Комендант потрогал пальцем подбородок, потом оберские нашивки на воротнике кителя, сделал вид, что весьма озабочен делом, о котором только что услышал.
– Мне очень, очень жалею, – подняв безбровое лицо, заговорил он. – Я пришел тут, чтобы делать русские люди добро. Мой фатер это… отец, долго жил в России… Он фермер, в прошлую войну попал в русский плен. Русские он долго вспоминал, научил меня говорить, как вы. Я очень, очень жалко и буду постарайся сделать все, что будет есть. Только гестапо не раз-раз слушать меня, у них свой глаз, ухо, нос. Я ваш служба, – заключил он и протянул Илье Ильичу руку.
Проходя мимо жандармов в приемной, Переход посмотрел на них с презрением. Он уже не очень сожалел, что пришлось так долго простоять на том месте, где когда-то стояла мусорница. Он был уверен, что девочку скоро освободят, она вернется в школу, и все встанет на круги своя.
Он только на минуту заглянул в свое ведомство, чтобы передать кое-какие распоряжения заместителю, и сразу направился в школу. Надо было восстановить порядок, провести несколько уроков вместо сорванных.
Однако едва Илья Ильич вошел в школу, как все его надежды рухнули: в школе – ни души, лишь уборщица понуро слонялась по пустым классам с длинной метлой в руках.
Всю ночь Илья Ильич не спал. Встал он чуть свет, поспешил на улицу: не терпелось посмотреть, начнут ли собираться ученики. А если кто-либо не придет, надо будет зайти к директору школы, посоветоваться, что делать. Может, послать учителей к родителям, да и самому сходить, поговорить с людьми, убедить их, что школа будет работать без помех.
Предвесенний рассвет робко, как бы нехотя, но все больше и больше уступал место знобкому слякотному утру. На улице черным-черно, хоть небо сыпало что-то похожее на снег. Первый месяц весны, а подмораживало… Холод в эту пору сильней донимает человека, чем даже в разгар зимы. Илья Ильич поднял воротник своего надежного в подобных случаях пальто, однако все равно холодило, дрожь так и пробирала все тело.
Он быстро пошел по улице к школе. Озноб по оставлял его, под ногами хлюпало. Чтоб не ввалиться впотьмах в какую-нибудь яму, Переход все время смотрел под ноги.
…На дороге стоял столб, какого раньше здесь не было, и Илья Ильич чуть не стукнулся об него лбом. Столб мокрый и, верно, до неприятности холодный…
Илья Ильич удивленно поднял голову и – отшатнулся, словно чем-то острым ударили его в грудь: на перекладине вверху что-то висело… Озноб сковал ноги и руки, страх вдавил голову в воротник, и уж не поднять глаз, чтобы рассмотреть…
Он бросился бежать. Бежал, не разбирая дороги, брызги грязи разлетались из-под ног. И не знал Илья Ильич в ту минуту, почему он бежал: то ли спасался от жуткого зрелища, доселе невиданного, то ли за помощью к людям, то ли просто хотел убежать из местечка, чтоб никогда больше не видеть ни этой школы, ни учителей, которые пустили в класс фашистов, ни семьи своей, которая вот уже скоро год не дает ему жизни…
Не заметил, как добежал до квартиры директора. Остановился под окном на улицу, постучал. По лбу, щекам, за шею текло что-то холодное, и не понять, пот это или снежная пороша, сыпавшаяся с хмурного неба.
– Одевайтесь! – закричал Илья Ильич своему коллеге. – Скорей одевайтесь, бежим!
Директор выскочил с пальто в руках.
– Что такое, Илья Ильич, что случилось?
– Бежим!
Илья Ильич побежал к школе. Директор едва поспевал за ним, надевая на ходу пальто.
Неподалеку от школы Переход остановился, подождал директора.
– Видели? – спросил он, показывая на виселицу. – Когда они это сделали?
– Не знаю, Илья Ильич, – растерянно, плаксиво, испуганно ответил директор. – Вчера я здесь почти не был…
Плечом к плечу, словно держась за руки, они приблизились к столбу. Илья Ильич глянул на перекладину и задрожал еще больше: он узнал девочку, которую день назад увели из школы гестаповцы. Скорбно понурил голову, снял шапку и долго стоял, глядя лишь на мокрый комель столба. Небо все сыпало и сыпало порошу с дождем, воротник пальто обвис, ледяные струйки стекали по седым волосам, за шею. Но он не чувствовал этого, он думал о девочке. И представлялось ему – девочка и сейчас дома с отцом и матерью. Только не такая, как тут, а маленькая, с беленькими и мягкими, как шелк, волосенками, с сине-голубыми глазами. Когда-то Илья Ильич носил ее на руках. Отец ее тоже учитель. Работали они в одной школе, дружили, хоть тот был помоложе. В первые дни войны много спорили, даже ссорились. Сейчас он в партизанах… А мать, верно, и не знает… Или знает, да не может прийти, или уже нет в живых…
– Наденьте шапку, – сказал директор, дрожа от холода, комкая в руках кепку с подшитыми наушниками. – Голову застудите.
Он не так жалел эту голову, как сам хотел скорее надеть кепку: появилось ощущение, будто волосы, брови начали смерзаться.
Илья Ильич молчал. Директор заглянул ему в лицо и отвернулся, вздохнул глубоко: теперь только заметил, что его давний друг горько плачет.
