Зайцев тем временем уселся на лавку возле двери, и по тому, как пристроил он свой пустой вещевой мешок, как положил трофейный автомат, было видно, что парень не прочь прилечь тут же. Его широкое белобрысое лицо тоже обросло щетиной: где пучками, где совсем редко. Одежда вестового выглядела еще хуже, чем у его командира, особенно брюки. Нельзя было определить, из чего они сшиты – их кусков черного брезента или из дерюги.
– Чем вам помочь, говорите без стеснения, – остановился Никита Минович напротив Андрея. – Может, перво-наперво перекусите с дороги? Вижу, не с курорта возвращаетесь… Располагайтесь, как дома. А? – старик посмотрел на Зайцева.
Тот незаметно облизал губы, но ничего не ответил, ждал, что скажет командир.
– Признаться, не откажемся, – благодарно ответил Сокольный и присел рядом с Зайцевым.
– Так прошу ближе к столу, прошу! – засуетился Трутиков. – Хозяйки у меня теперь нет, вот и приходится все самому… Сейчас!
Никита Минович схватил спички, выбежал в сени и вскоре вернулся с большим горлачом.
– Прошу для начала кваску хлебного. И вреда не принесет, и жажду утолит. Воды вам нельзя много пить после такой дороги. Давайте просто из горлача, чего там…
Он принес еще один горлач, на этот раз с молоком, кусок старого, хорошо просоленного сала.
За столом Андрей рассказал, кто такой Зайцев. Никита Минович пожал бойцу руку, налил ему кружку молока, а потом все время понемногу подрезал, подкладывал, подливал, потчуя гостей, пока те рассказывали о своих военных днях. Разговор в основном вел Сокольный, а Зайцев только иногда вставлял короткие уточняющие фразы.
Они объясняли, как попали сюда. После разгрома взвода Сокольного в леске Андрею, Зайцеву и Марии еще несколько дней пришлось провести на месте недавнего боя. Мария совсем не могла ходить, а Сокольному и Зайцеву надо было собраться с силами. Немцы сразу не заметили их среди убитых, да и не особенно тут останавливались, а потом все время пришлось прятаться и маскироваться. Лечились сами, чем могли и как могли помогали друг другу. Мария с величайшим трудом, одною рукою, но все же вытащила осколки из ран Зайцева и Андрея. Пока были бинты, меняла повязки и им и себе Зайцев удивительно быстро поднялся на ноги и взял на себя все хозяйственные заботы: носил в блиндаж холодную воду, свежую траву, добывал хлеб. Верхом на кобылке он пробирался в ближайшую деревню, заводил там знакомства с надежными людьми и у них доставал все самое необходимое.
Как-то наведался в деревню и Андрей. Зашел в одну неприметную хатку возле гумна, разговорился с хозяином, колхозным сторожем. Старик на пару с женой и теперь сторожил колхозные амбары, хотя в них и немного осталось. Охранял добро не только от чужих, но и от своих: не разрешал самовольно брать колхозное. Жили они со старухой вдвоем, сыновья ушли в армию, дочери давно уже замужем.
Старики понравились Андрею, им можно было верить.
Вскоре после этого Зайцев случайно во время своих разъездов наткнулся на разбитый крестьянский воз. Все в нем было поломано, искромсано, а передок с оглоблями уцелели. Дождавшись темноты, боец притащил его в лесок. Два дня они с Андреем мудрили над передком, пристраивали к нему что-то похожее на полукош, а потом впрягли в эту самодельную бричку кобылку и двинусь в путь: сами пешком, а Мария на бричке. Больше нельзя было оставаться в леске: раны ее не заживали, девушка слабела и слабела.
Зайцев вел кобылку. Он успел хорошо изучить здешние места и теперь старался выбрать дорогу поровнее, чтобы не очень беспокоить раненую, не трясти ее, не причинять лишних страданий. Андрей шагал рядом с бричкой, держась за самодельное оглобельце. Держался не потому, чтобы легче было идти самому, а чтобы придержать бричку, если вдруг она попадет колесом в ямку или наткнется на пень. При каждом толчке у него внутри все замирало: казалось, Мария не выдержит, застонет от боли. Но девушка терпеливо молчала, и только дыхание ее становилось все чаще и глубже.
– Вам больно? – наклоняясь, озабоченно спрашивал Андрей. – Может, остановимся?
– Нет, – тихо отвечала девушка, – мне хорошо. Едем дальше.
Поздней ночью добрались к колхозному сторожу. Зайцев тихонько постучал в окошко. Старик не спал, сразу вышел и отворил ворота…
Там, на руках у стариков, и осталась Мария на поправку. На прощание она протянула Андрею левую, не раненую руку и сказала, скорее утверждая, чем спрашивая:
– Больше, наверное, не увидимся. – Подумала, печально посмотрела на Андрея и добавила: – Неужели никогда не увидимся?
Время близилось к рассвету, стекла на окнах светлели, в избе начинали очерчиваться углы побеленной печи. Андрею показалось, что в глубоко запавших, печальных глазах Марии блеснул какой-то укор. И он стал думать, почему укор? Стоял возле кровати, держал ее слабую руку. «Почему? Разве они не могли поступить иначе?»
– Увидимся, Мария, – уверенно сказал он. – Обязательно увидимся!
Старик проводил их к реке, показал, где лучше переправиться, и пожелал счастливой дороги. За кобылку с бричкой поблагодарил и заверил, что лошадь будет беречь.
Двое суток Андрей и Зайцев шли преимущественно напрямик, полями и лесами. Шли больше ночью…
…Никита Минович оглянулся на свободную кровать у противоположной стены. На ней лежали подушка в белой наволочке и серое, окаймленное двойными синими полосами одеяло. Как застелила Анна Степановна, так с того времени и осталось.
– Может быть, у вас какая-нибудь пристройка есть? – спросил Андрей, догадавшись, о чем думает хозяин.
– Есть, – ответил Никита Минович, – но в ней пусто.
– Ничего, мы там и устроимся. Или лучше наверх? – Андрей показал глазами на потолок.
– Там получше, – согласился Трутиков. – На чердаке у меня и соломка кулевая: яблоки осенью лежали. Спокойно будет и не душно.
