Глава восьмая
РЕДАКЦИОННАЯ ЛЕТУЧКА
Редакционная летучка, как всегда, начиналась в двенадцать часов. Александр волновался. Как- никак задание у него было ответственное, он немало потрудился над своей корреспонденцией, и его интересовал результат. Корреспонденцию он сдал за день до того, накануне в редакции не был, а сейчас пришел к самой летучке и не успел узнать, какое у кого мнение. Но, в общем, он был настроен оптимистически. Оптимизм слетел с него очень быстро, как только очередь дошла до его материала. Лузгин не любил тянуть — он всегда шел прямо к цели.
— Теперь перейдем к материалу товарища Лугового «Фигаро здесь, Фигаро там». Материал все читали? Ну раз все читали, прошу высказываться.
Первым слово взял Елисеич: человек добрый по природе, он хотел придать обсуждению возможно более мягкий тон.
— Видишь ли, старик, — начал он, грызя, как обычно, грязный карандаш и поглядывая на Александра, — ты тут немного сплоховал. Ведь я тебе советовал: зайди, поговори со всеми там, взгляни, что к чему. А ты разок съездил... Маловато это, маловато. Ну, вот что он собой представляет, этот Лукавый? Или Трюфин?.. Ты понимаешь, старик, ты не корреспонденцию написал, а, как бы это выразиться, путевые заметки. Вот как тебя кто встретил, так ты каждого и описал. Даже над вахтером посмеялся, а он, может, образец на своем посту, хотя и не дюже грамотный. Глубже надо влезать, старик, глубже. Тогда тот, кто хорош, иногда плохим окажется, а плохой — хорошим. А главное, что их всех определяет, — это то, за что они борются, понимаешь, старик? Идеи их, принципы, мечты. Ну, в общем, вот это все там...
Как всегда, скомкав конец, Елисеич сел.
Юрка Соловьев, хоть и остряк, когда хотел, мог быть весьма серьезным и притом не очень стеснялся в выражениях.
— Ты, Луговой, шляпа — заявил он под неодобрительное бормотание Елисеича. — И пижон. Именно пижон! «Фигаро здесь, Фигаро там» назвал свою бодягу. Мол, Лукавый этот один вынужден все делать. А Фигаро-то ты сам и есть. Утром — здесь, днем — на фабрике, вечером — опять здесь. Тут с одним поговорил, там с другим. Взмахнул, видите ли, кисточкой, полоснул бритвочкой, влил водички — и пожалуйте, корреспонденция готова, и товарищ Луговой-Фигаро несет свой материал в редакцию в полной уверенности, что родился новый Дорошевич. А сам не понимает, что это не материал, а акробатический этюд. Все поставлено с ног на голову. Взял бездельника, лодыря и сделал из него мученика, а из Трюфина, этого честного парня, — тирана средневекового. Это уж не акробатический этюд, а иллюзионный номер...
Соловьев, обильно иллюстрируя свое выступление несколько неожиданными образами, разобрал корреспонденцию и, закончив это выступление словами: «Так что пижон ты, Луговой, пижон», — сел.
Выступали и другие. Последним слово взял Лузгин. Он говорил сухо, деловито, короткими фразами:
— Товарищ Луговой, вы уже поняли, материал не удался. В чем его недостатки, тоже ясно. Здесь об этом говорили исчерпывающе. Важно другое — почему не удался. У вас еще мало опыта. Вы могли ошибиться. Но могли и не ошибиться. Какова ситуация? Один, Лукавый, относится к спорту как хозяйчик — участвует в кроссах, добывает победу, значит, имеет право на привилегии. А другой, Трюфин, считает, что, если ты спортсмен, да еще лучший, с тебя больше и спрос...
— И я так считаю!.. — не выдержав, закричал Александр.
Лузгин остановил его движением руки.
— Возможно. Дайте закончить. Так вот. Один, Лукавый, считает, что спортом нужно заниматься ради спорта. Выжал гирю больше всех — и все. Для того и тренировался. А другой, Трюфин, считает, что спорт — средство, чтоб лучше работать. Понимаете, Луговой, не цель, а средство. А вы как считаете?
Лузгин повернулся к Александру и посмотрел ему прямо в глаза. Александр молчал. Он не ожидал вопроса. Выждав минуту, Лузгин заговорил снова:
— Вот видите. При освещении того или иного вопроса важно отношение самого автора. Подумайте о своем отношении к тому вопросу, который мы сейчас разбираем. Между прочим, это пригодится вам не только для данного случая. — И, меняя тон, Лузгин закончил: — Думаю, товарищи, что сегодняшний разбор был полезен всем. Луговой — пока еще практикант, не страшно, если он совершил ошибку в редакционной работе. Исправимо. Важно, чтобы он не ошибался в жизни. Там исправлять куда трудней... Летучка закончена.
Шелестя бумагами и грохоча стульями, все разошлись. Александр некоторое время сидел, боясь поднять глаза. Ему казалось, что все сотрудники редакции стоят вокруг тесным кольцом и смеются над ним. (Он еще не знал, что на летучках и не так разносят в пух и прах неудачные материалы, что кричат, ссорятся и ядовито ругают друг друга, а потом как ни в чем не бывало дружно садятся за работу.)
Наконец Александр вскочил, быстро надел плащ и с горящими ушами выбежал из редакции.
Легкий дождь освежил его.
Ну их к черту! Завтра же попросит декана направить его практикантом в другой журнал. Нет, сюда ходить он больше не намерен! Просто завидуют, увидели, что молодой, да способный. А они заплесневели в своем журнале и боятся любого конкурента. Тоже мне гении!
Он был так расстроен, что даже не позвонил Люсе. Еще бы! Хотел прийти к ней рассказать, как прошло обсуждение материала, как его хвалили... А теперь? Не мог же он, черт возьми, пересказывать ей, как оценили его произведение в редакции. «Луговой-Фигаро»! Подлец этот Соловьев!
Но лгать Люсе Александр не смог бы. И он предпочел не звонить. Люся, злясь и волнуясь, напрасно прождала его звонка и ушла к подруге.
В силе влияния спортивной печати на спортивные достижения, о котором так много говорили в редакции, Александр убедился через два дня, на первенстве университета.
Добыть здесь первое место казалось ему делом несложным. Кроме Виктора Орлова, других мастеров не было, а тот, посланный газетой, где проходил практику, на задание, в соревнованиях не участвовал. Но подавленное настроение не покидало Александра, и он чуть не проиграл первую же встречу. Иван Васильевич испытующе поглядел на своего ученика, но, верный своей привычке, ничего не спросил. Придет время, Александр сам все расскажет. Все же опытному тренеру было ясно, что причина слабого выступления кроется в настроении Александра. Александр вообще относился к категории спортсменов крайне эмоциональных. На его настроении отражались все его удачи и неудачи, а настроение неизбежно мешало или, наоборот, способствовало хорошим выступлениям.
В какой-то степени это свойственно всем спортсменам — одним больше, другим меньше. Но для Александра играло особенно большую роль. Иван Васильевич боролся с этим различными хитроумными способами. Но все же неизмеримо легче развивать в ученике силу, гибкость, быстроту, обучить техническому приему, чем переделать его психологию.
Во всяком случае, Иван Васильевич знал твердо: пока что Александр не умел еще в достаточной степени владеть собой, и перед решающими соревнованиями ему требовалось для удачного выступления хорошее настроение.
Сейчас такого настроения не было, и это сразу же отразилось на ходе борьбы. А ведь противник-то был не из самых сильных.
Сначала Иван Васильевич решил, что Александр, как всегда, поссорился с Люсей. И он без колебаний в тот же вечер позвонил ей домой. Предлог для звонка он придумал не новый.
— Здравствуй, Люся. Иван Васильевич говорит. Не ждала звонка? Я вот Александра нашего разыскиваю. Он часом не у тебя?
— Нет, Иван Васильевич, он уже два дня не был. — Люся говорила, не скрывая огорчения.
Иван Васильевич подышал в трубку.
— У него соревнования, он у нас тут целые дни сидит. Вот только сегодня вечером куда-то делся —
