— Ну, кальвадос — это дрянь. А коктейли — очень вкусно. Попробуй. Не понравится — ведь можешь не пить....
Тоже верно. Решила попробовать. И мне, дуре, понравилось. Так, слабая водичка, и все. Их можно, наверное, ведро выпить, этих коктейлей. Это я так рассуждала.
Он тоже пьет. Впрочем, он уже за столом выпил достаточно. Видимо, на него это уже действует. Но он такой же сдержанный, ведет серьезные разговоры.
(Боже мой, какой же он подлец, какой страшный опасный подлец!).
Я пью, заедаю вишенками, которые на дне этих коктейлей болтаются, очень занята — не легко поймать вишенку соломинкой — и ничего не замечаю.
— Давай потанцуем, — говорит.
Нажимает какую-то кнопку, дергает какой-то рычажок — и слышится музыка: где-то в этом баре спрятан магнитофон, да еще стереофонический.
И какая музыка! Какие чудесные вещи! Танцевальная и вместе с тем красивая. Ни одного рок-н- ролла, твиста. Танго, блюзы, медленные вальсы.
Музыка действительно замечательная. А я, когда слышу хорошую музыку, я обо всем забываю. Я все забываю. Просто переселяюсь в какой-то другой мир. И мы танцуем. Танцует он чудесно. Легко, ритмично, не назойливо.
Танцуем и танцуем без конца. У меня голова кружится, щеки горят. Хочется пить, и я, конечно, пью коктейли — они вкусные, холодные.
Болтаем о ерунде. А потом, я сама не знаю почему, задаю ему вопрос:
— Помнишь, ты мне целую теорию излагал о жизни? Помнишь? А для чего тебе я? Я ведь тебе силы не прибавлю с твоими дураками и кретинами бороться...
Он смеется. Красивый он парень. От него еще каким-то одеколоном заграничным пахнет. Я спрашивала. «Лаванда», — говорит.
— Нет Люся, ты мне сил не прибавишь, — отвечает, — наоборот, убавляешь. Просто ты нравишься мне...
— Я убавляю, а спорт прибавляет (всякую чепуху мелю — это то, что я помню, а наверное, еще немало глупостей говорила). Теперь я понимаю, зачем ты спортом занимаешься.
Он опять смеется, но как-то неприятно.
— Э, нет, спортом не для того. Это как раз по теории, как раз средство.
— Какое средство? — спрашиваю. — Физического развития?
— Нет, — говорит, — фактического превосходства... У нас спорт в почете. Если умело действовать, тебе чемпионское звание любую дверь откроет, ключа не надо. И института, и учреждения, и за границу. Ты думаешь, как я в университет попал? Не был бы я мастером спорта — в жизни мне его не видать. Это Луговой сидел корпел по ночам. А я иначе устроился.
И смеется громко. Он, конечно, здорово выпил. Но и я — с этими проклятыми коктейлями, а потому ничего не замечаю.
— Но Алик — ведь тоже мастер спорта, — говорю.
— Мастер-то мастер, да он, кроме того, хорошо сдал, а я провалился, он тебе никогда не рассказывал? Я ведь, кроме языка и литературы, другие-то предметы не очень... Словом, значок меня в университет устроил.
Мне бы возмутиться, а я уже плохо соображаю. Голова кружится, и музыка эта дивная. Мы говорим, а все танцуем. Он продолжает:
— Я это первенство Москвы все равно выиграю. Вот увидишь. Во что бы то ни стало! А потом целиком перейду на дзю-до.
— Дзю-до, — говорю ему, — это ведь ерунда какая-то японская. Алик говорил, что самбо лучше.
Он усмехается.
— И правильно говорил. Дзю-до самбо в подметки не годится, да только с самбо дальше Владивостока не уедешь. А дзю-до — дело другое. Наши ребята уже и в Токио, и в Женеве, и в Париже побывали. Нет, я добьюсь своего — всюду поезжу. Если бы ты знала, Люська (первый раз он назвал меня так), как я хочу попасть за границу!
Он до того разволновался, что даже перестал танцевать. Мы стоим друг против друга. Глаза у него горят, он весь во власти этой мысли (конечно, не напейся он так, он бы в жизни мне этого не сказал, но воистину «что у трезвого на уме...»).
— Да ты и так, — говорю, — тут себе заграницу устроил. Смотри...
— Ерунда, это все, ерунда! Разве это бар? Если б ты знала, какие там бары, рестораны, кабаре! Какие мюзик-холлы, отели! Какие курорты!..
— Ты еще скажи, какие девушки!
Тут он, видимо, пришел немного в себя.
— И девушки там замечательные, — смеется, но ты лучше всех. Лучше тебя нету. А ты разве не хотела бы поехать за рубеж, Люся? — И не дает ответить — А для меня это мечта, главная мечта. Я и на факультет журналистики пошел из-за этого. И язык выучил. Поеду спецкором куда-нибудь в Нью-Йорк или Лондон. Ты знаешь, спецкоры, они ведь ходят куда хотят, ни перед кем не отчитываются, у них представительские, машина! Я бы целые дни по кабаре ходил. Словом, глотнул бы настоящей жизни.
И я понимаю, что он подлец, что вот он сейчас душу передо мной выворачивает, потому что пьян, — и ничего не могу сказать, сделать. Покорно продолжаю танцевать. (Какая это страшная вещь вино — никогда, никогда в жизни я не выпью больше ни единой капли!)
— А он все говорит и говорит:
— Если б ты знала, как мне все это надоело: наши институтские вечера, эти молодежные кафе... Ведь настоящих джазов нет. Я люблю хорошую музыку, знаю ее, я всегда говорю о ней, все удивляются, но, скажу тебе по секрету, хороший, конечно настоящий джаз на террасе над морем, где-нибудь в Майами, прогулки на машине... Вот были бы мы там, сели бы в какой-нибудь «кадиллак», черт с ним, «форд» и поехали за город. Там есть такие специальные дома... Их сдают кому хочешь, паспортов, как у нас, на каждом шагу не спрашивают. Танцевали бы, пили, а потом пошли в нашу комнату! Я бы тебя целовал... Люська!
Ну как мне писать об этом? Вот все, что он говорил, я примерно помню. Может быть, это и не совсем так звучало, но смысл-то уж точно был такой. А вот то, что было потом, я уже твердо запомнила. Я сразу протрезвела, когда он обнял меня, когда стал целовать.
Боже мой, какой это был ужас! Какой ужас! Что он говорил!
— Люся, — бормочет, — перестань. Я же нравлюсь тебе! Тебе нравится, когда я целую тебя! Ты же сама этого хочешь! Иди ко мне... иди... Мы с тобой поедем за границу, я устрою... выпишу... туристкой. Люся! Станцуй для меня. Ты так изумительно выступаешь! Пойдем в большую комнату, сними ты это платье! Ну представь, что ты на сцене... Сними платье...
Нет! Больше не могу. Откуда только сил у меня хватило вырваться! Или уж он окончательно опьянел, или испугался, когда я закричала, — не знаю, не хочу помнить. Просто не понимаю, как я смогла его оттолкнуть, отбросить его на эти проклятые подушки, выбежать в переднюю, открыть его дверь на двадцати замках. Даже пальто не забыла прихватить.
Вылетела на улицу. Темно. Все дома одинаковые. Куда идти? Пробежала под аркой, под другой. Смотрю, зеленый огонек. Честное слово, я чуть под машину не бросилась!
Влезла, захлопнула дверцу, а сказать адрес не могу: реву, воздуха не хватает. Шофер, молодой парень, повернулся ко мне, помолчал, потом говорит:
— Девушка, вы не плачьте, хотите, я ему морду набью! Ей-богу, набью! Вы не смотрите, что я маленький, у меня третий разряд по самбо.
И, когда он это сказал, я начала хохотать, хохотать, уже не могла сдержаться — наступила истерика.
