В очередном номере «Спортивные просторы» опубликовали письмо двух футболистов и редакционный комментарий. Такие материалы случалось публиковать и
раньше.
Новшество заключалось в том, что журнал не высказывал на этом этапе своей позиции: в комментарии с протокольной сухостью излагались точки зрения других игроков, руководителей клуба и профсоюза, в который он входил, местных руководителей.
Одни осуждали поведение тренера категорически, другие оправдывали, третьи толкли воду в ступе, четвертые призывали к снисходительности и т. д.
Журнал предлагал читателям, в первую очередь болельщикам «Мотора», высказаться.
—Зря вы это затеяли, — неодобрительно заявил Лютов на редакционной «летучке», специально посвященной «делу „Мотора'», как его уже окрестили в редакции. — Ну, получите вы письма. И что? Ручаюсь вам —девяносто процентов болельщиков поддержат тренера, назовут авторов письма «предателями», в чем, кстати, есть доля истины, да и другие читатели выскажутся
так же.
—А вы считаете, Родион Пантелеевич, что доля истины в том, чтобы считать авторов письма предателями, все же есть? — спросил Луговой.
—Подумайте сами, — Лютов говорил со все большей горячностью. — Ростовский выискивает молодых ребят, разжигает в них искру божью, берет в прославленную на всю республику команду, оказывает доверие, день и ночь работает с ними, не жалея времени и сил, выращивает первоклассных футболистов. И как они его благодарят? Публично (с помощью нашего журнала) поливают помоями...
- Но ведь за дело! — выкрикнул кто-то.
- Что значит «за дело»? Конечно, Ростовский не святой, кто с этим спорит. Но он тренер, понимаете, тренер! Что главное в работе тренера? Добиться победы своей команды, вырастить классных мастеров кожаного мяча, подарить сборной страны таких игроков, которые, быть может, прославят нашу Родину! Вот задача тренера, и вот чем определяется его ценность как работника!
- А ценность футболиста чем определяется? — спросил Луговой.
- Ну что вы задаете такие вопросы, Александр Александрович? — пожал плечами Лютов. — Классом его игры, ясно чем.
- Нет, Родион Пантелеевич, не только этим. Хотя и этим тоже, — Луговой говорил не торопясь. — Если следовать вашей логике, то, окажись в тюрьме убийца, но гениальный игрок, его надо выпускать на поле, что, кстати, как вы знаете, случается в Америке. Почему вы не хотите понять, что сначала у нас в стране человек является гражданином, а уж потом футболистом, бухгалтером, инженером, скрипачом, заведующим отделом в журнале — да мало ли кем. Кстати, футболистом он является даже в третью очередь. Потому что, как вам известно, такой профессии у нас нет. Так вот, если плохой бухгалтер или инженер одновременно хороший футболист — еще куда ни шло, но вот если хорошим футболистом окажется плохой гражданин — это никуда не годится...
Это все слова, — махнул рукой Лютов, — красивые слова. Я не говорю, что неправильные. Правильные. Но на практике все сложней — что зна-чит плохой гражданин? Вот Ростовский...
- Плохой! — раздался голос.
- Да почему плохой? Потому что пьет, не безупречен в моральном отношении? Да он бессребреник, если хотите знать. Он все отдает спорту. Ну да, нет у него духовных запросов. Песталоцци не изучал, может, и Макаренко не читал, но свое-то прямое дело он делает великолепно. Я знаю людей, которые тоже попивают, да и таких, которые в семейной жизни не образцы, а их все считают хорошими гражданами...
Поднялся заместитель главного редактора, с места закричал еще кто-то, началась словесная перепалка.
Большинство присутствовавших осудили позицию Лютова, однако были и такие, кто считал, что не следует выносить сор из избы — печатать такой материал во всесоюзном журнале. Это роняло авторитет футбола, авторитет тренера, могло натолкнуть на склочничество молодых, чем-нибудь недовольных или обиженных. В конце концов, не все же в команде «Мотор» шли по стопам своего тренера! Можно было тихо убрать этого Ростовского или поставить на команду сильного начальника, мало ли что еще...
Луговой молча сидел, собираясь с мыслями. Намек Лютова был более чем прозрачен. Значит, он знает. Кто еще? И как он дальше намерен действовать?
Вскоре начали поступать письма. Луговой распорядился приносить их прямо к нему. И испытал чувство полного торжества.
Во-первых, подавляющее большинство писавших (а их оказалось великое множество), в том числе болельщики «Мотора», осуждали Ростовского и поддерживали молодых футболистов — авторов письма в «Спортивные просторы», во-вторых, писали не только отдельные любители футбола, а целые коллективы — комсомольские, рабочие, спортивные.
Поддержал журнал и президиум Федерации футбола СССР.
Но были и иные письма. Они шли не в журнал, а в различные высокие инстанции, и писали их не простые болельщики, а местные высокопоставленные меценаты или болельщики с весом. Лугового обвиняли в очернении действительности, чуть ли не в клевете, в поддержке склочников, затеявших все это дело лишь потому, что не удовлетворили каких-то их квартирных или автомобильных капризов, в том, что Луговой дает пищу западной реакционной пропаганде, раздувая на страницах журнала мелкие дрязги и неизбежные ошибки чуть ли не до размеров национального бедствия, и т. д. и т. п.
Один из авторов письма не выдержал нажима и отказался от своих обвинений, в команде произошел раскол, одни поддерживали Ростовского, другие восставали против него, «Мотор» проиграл три встречи подряд. Ему грозило возвращение во вторую лигу.
Любопытно вел себя в этой истории сам Ростовский. Так, словно все это его абсолютно не касалось. Он с тем же энтузиазмом и самоотдачей продолжал тренировать своих игроков — и тех, что были за него, и тех, что против. Но и пить продолжал.
А однажды, когда у «Мотора» должна была состояться встреча с московской командой и моторцы на три дня прибыли в столицу, в журнал явился посетитель. К концу рабочего дня Луговой уже укладывал бумаги в папку, когда в дверь просунулась голова Кати. Лицо ее выражало тревогу.
—Александр Александрович, к вам товарищ... Ростовский.
Она испуганно смотрела на главного редактора.
—Пригласите, — спокойно сказал Луговой, не прекращая укладывать папку.
Ростовский вошел. Это был неряшливо одетый, худой, почти лысый мужчина лет пятидесяти, со впалыми щеками и нездоровым, землистым цветом лица. Однако держался он прямо, а широкие плечи и крупные, сильные руки свидетельствовали о спортивном прошлом.
Садитесь, пожалуйста,— пригласил Луговой, не глядя на визитера. Он нажал клавишу и негромко произнес в интерфон:
- Принесите два стакана чаю, Катя, если это вас не затруднит.
Потом сел напротив Ростовского за столик, а не в свое редакторское кресло и устремил на пришедшего внимательный взгляд.
Ростовский не опустил глаз. Глаза у него были карие, молодые, в них горел странный, какой-то отчаянный, огонек. Он усмехнулся.
—Если один чай для меня, — не беспокойтесь. Я ведь, коли верить «Спортивным просторам», кроме водки, ничего не пью, и не стаканами, а литрами.
Вошла Катя, настороженно поглядывая на Ростовского. Она поставила на стол чай, сахар, печенье. Луговой некоторое время продолжал смотреть на Ростовского, потом не торопясь встал, подошел к бару, вынул оттуда бутылку коньяку и бокал и поставил перед Ростовским.
—Извините, водки не держу.
Землистые щеки Ростовского покрылись красными пятнами. Он снова усмехнулся.
Один — ноль в вашу пользу. Когда налью, пригласите корреспондентов?
Один — один, — констатировал Луговой и улыбнулся. — Ну что ж, товарищ Ростовский, слушаю вас. Вы ведь ко мне, наверное, не в футбол играть пришли? И не чай с коньяком пить, между прочим, уберите это.
Луговой так же спокойно отнес коньяк в бар, положил себе сахар и начал помешивать
