ложечкой.
—Вы, наверное, заметили, товарищ Луговой, — начал Ростовский, — что я не захотел с вами встретиться, когда вы к нам приезжали, что я не писал в газету и, между прочим, никуда не писал. Другие за меня писали, я их не просил. Я как делал свое дело, так и делаю и, между прочим, будут делать, не сомневайтесь. А в «Моторе» или в дворовой команде — это не важно. Коли выгонят, без дела не останусь. — Он помолчал. — Я к вам зашел, чтобы сказать, что я думаю. Да и то между прочим. Не приехали бы в Москву играть, не зашел бы. А так думаю — время есть — воздержусь один вечерок от питья и обычного дебоша в ресторане, — он опять усмехнулся, — и к вам загляну. На чаек вот...
Ростовский придвинул к себе стакан, бросил сахар и тоже начал помешивать ложечкой.
Потом прихлебнул, почмокал языком и уважительно произнес:
—Хорошо ваша пигалица заваривает. Сейчас мало кто умеет. — Неожиданно широко улыбнулся, обнажив испорченные зубы.
—Пейте на здоровье, — сказал Луговой.
Ростовский неторопливо, но не отрываясь выпил до дна весь стакан обжигающего чая, поставил на место и сказал:
—Я вот чего пришел. Ну понимаю, такое ваше журнальное дело — все эти «отклики», я имею в виду «письма читателей», вы тут сами понаписали. Неплохо, между прочим, убедительно. Даже некоторые вроде в мою защиту. Тут ясно, кто пойдет проверять? Я, что ль? Мне некогда на Сахалин или там в Алма-Ату ездить. Но неужели спортивные коллективы, команды известные сами писали? Или вы им на подпись носили? Скажите честно. Слово даю — никому не выдам. В этом кабинете
останется. Мне это для себя важно. А?
Луговой не ответил. Он молча встал, нажал клавишу.
- Да, Александр Александрович, — раздался приглушенный голос Кати. Она никогда не уходила, пока он не уйдет. Сначала Луговой воевал, просил, даже приказывал, потом смирился. И в душе был доволен, что она всегда рядом.
- Катя, — сказал он, — будьте добры, возьмите у вахтера ключ, зайдите в отдел писем и из среднего шкафа, кажется, достаньте письма — отклики по «делу „Мотора'». Принесите, пожалуйста.
- По «делу „Мотора'», — лицо Ростовского скривилось в усмешку, — а почему не по «уголовному делу»?
- Мы не в суде, — сухо сказал Луговой.
- Не в суде, а суд чините...
Вошла Катя, она с трудом волокла по полу большой брезентовый мешок. Ничего не говоря, вышла.
Луговой поднял мешок и вывалил его содержимое на длинный полированный стол для заседаний, стоявший у противоположной стены кабинета. Ростовский поднялся и подошел к столу.
Открылась дверь, и Катя так же молча втащила второй мешок. Слабой, тонкорукой, ей было это нелегко. Она вопросительно посмотрела на Лугового.
- Там еще один. Нести?
- Не надо, — глухо произнес Ростовский.
- Принесите, — коротко приказал Луговой.
Через несколько минут Катя принесла третий мешок.
Ростовский стоял у стола, копаясь в письмах. Луговой не мешал ему.
Отойдя к окну, он смотрел, как опускаются на город сумерки, стирая контуры домов, зажигая первые окна, окрашивая дымчатый городской пейзаж в синие, сиреневые, грифельные тона.
Так прошло минут десять.
- Значит, сами они писали, — услышал он за спиной тихий голос Ростовского. — Не жулики вы, не подделывали. Сами те писали... — Он говорил словно обращался к себе.
- Да, — Луговой обернулся, — нам столько написать, да все разными почерками, да по всей стране развезти, со всех почтовых отделений послать — людей не хватит. Штат мал. А письма спортсменов, команд нашли?
- Нашел, — глухо отозвался Ростовский и показал зажатую в руке пачку листков.
Он снова сел. Луговой остался стоять.
Сумерки уже проникли в комнату, но он не зажигал света. Лицо Ростовского было трудно разглядеть в темноте, только глаза выделялись двумя черными впадинами.
Неожиданно он заговорил. Медленно, тихо:
—Значит, сами писали. Столько народа, и все, между прочим, против меня. И футболисты тоже. Целые команды. Считают, мало, мол, играть научить — надо жить учить, мало на игру установку давать — надо пример подавать.
Он долго молчал, Луговой не торопил его.
—Честно скажу, не верил, — снова заговорил Ростовский. — Думал, так, болтовня. Одно пишете, другое делаете. А оказывается, верно, вон — все так, как вы, думают. Все. Небось еще сто мешков можно набрать.—
Он опять помолчал, потом встал:—Ну что ж, спасибо, товарищ редактор. Нигде не признаюсь, учтите, только вам скажу, поскольку вдвоем мы, — усомнился. Усомнился. Может, и правда неправильно делаю, неправильно живу. Подумать надо...
И, не прощаясь, он неторопливо вышел из кабинета. Сразу же вбежала Катя.
- Ой, Александр Александрович,— вскричала она, — что случилось? Почему темно? — она включила свет. — Господи, я уж испугалась. Кто его знает, у него такой вид... какой-то страшный он, .на убийцу похож.
- Да нет, — усмехнулся Луговой, — скорей на жертву. Ну, давайте соберем все это и отнесем обратно. А то попадет нам утром от Клавдии Николаевны.
Так звали заведующую отделом писем.
- Вот какая история, — закончил Луговой свой рассказ внимательно слушавшей его Ирине. — А завтра меня вызывают на коллегию. Будут решать этот вопрос.
- Что решать? — спросила Ирина.
- Ну как что? Все: правильно ли сделал журнал, что вынес это дело на публичное обсуждение, и в той ли форме это сделал, виноват ли Ростовский, и если да, то в чем именно, должен ли он быть наказан, уволен, переведен, оставлен... Много чего надо решить. И не ошибиться.
- И что тебя смущает? — Ирина взяла его под руку, почти повисла на руке.
- Ну вот, например, рассказать о посещении Ростовского или нет.
- Нет, конечно!
- Почему?
- То есть как почему! Он же сказал, что не признается в том, что не прав, что вы только вдвоем были, без свидетелей, значит, будет все отрицать. И потом... потом... это же нечестно!
- Что нечестно?
- Ну, он пришел к тебе с открытой душой, с сомнениями своими, с обвинениями. Ты доказал ему, он теперь, как бы это сказать... ну в смятении, что ли. Не хочет, чтоб кто-нибудь знал, что он раскаивается. А ты раз — и на всеобщее обозрение. Нет, это нечестно!
- Ира, он не раскаивается, он не признает себя неправым, пойми. Он считал, что мы все жулики, всё фальсифицировали, что это мы не правы, а народ, и главное футболисты, поддерживает его. И вдруг узнает, что все против. Это же удар! Решил подумать.
- Ну хорошо, а зачем тебе говорить об этом, да еще на коллегии? Пусть думает, может, убедится, что не прав, и сам скажет об этом. Может ведь так быть?
- Все может быть — особенно у такого человека, как Ростовский. Странный он... — задумчиво сказал Луговой.
- Ну вот, пусть он и говорит. А не ты.
Они еще немного погуляли и поехали в город.
А назавтра состоялось заседание коллегии, где были поставлены все точки над «i».
Было признано, что журнал поступил правильно и что вообще курс на усиление воспитательной
