письмо, спущенное из инстанций, также поддерживающее решение Монастырского, было подписано секретарем Каспийского горкома партии.
Наконец, на нескольких листках от руки написали свое мнение юные члены легкоатлетической секции каспийской «Эстафеты». При этом они давали торжественное обязательство в случае создания комплекса выполнить такие-то нормы — кто разрядника, кто мастера, — а кто и побить всесоюзный юношеский и даже взрослый рекорды.
Почему-то именно это последнее наивное послание определило дальнейшее настроение Монастырского.
Он вдруг весело улыбнулся и сказал, показывая на письмо:
— Знаете, ведь для них все делается. Они здесь главные авторитеты.
— Но выговор-то, Святослав Ильич, вы получите, а не они.
— Что ж, я готов за каждый рекорд, который они побьют, по два выговора получать. Без трудов, говорят, ничего не дается.
— Если труды оправдываются, — многозначительно заметил Лосев. — Словом, советую все это еще раз продумать, рассмотреть на президиуме. Возможно, мы это тоже обсудим и примем нужное решение. Вы знаете, чем это может кончиться.
— Знаю, — сказал Монастырский, вставая, — но честно предупреждаю — буду настаивать на своем.
— Дело ваше, — сухо произнес Лосев. — До свидания.
— Ничего они не сделают, хоть сто томов напишут, — сказал, как только машина тронулась, всеведущий Вольдемар. — Не справиться им с Ковровым.
— Это как понять? — спросил Монастырский. Осадок от недавнего разговора не мог притушить хорошего настроения, возникшего после чтения письма юных каспийцев. — С Ковровым не справятся, а со мной?
— Так, товарищ председатель, вы-то сами с Ковровым справиться не смогли! Поддержали его.
— Никогда бы не поддержал, — убежденно сказал Монастырский, — если б не ты. Ты же за него просил, а твою просьбу не уважить нельзя…
Вольдемар подозрительно посмотрел на своего шефа в зеркальце заднего вида, но ничего не сказал.
Вернувшись в свой кабинет, выслушав Наташу — кто звонил, что передавали, кто заходил, — Монастырский добрых полчаса говорил по телефону, затем просмотрел и расписал почту.
Зашли кадровик, инспектор по работе в техникумах, старший тренер по волейболу. Речь шла об утверждении преподавателем одного из техникумов физкультуры, которыми располагала «Эстафета», молодой перспективной спортсменки, только что защитившей диссертацию. Никаких сомнений в том, что она достойна занимать эту должность, не было. Сложность заключалась в другом. Здесь в Москве Людмила Пинаева — мастер спорта по волейболу — имела все возможности для совершенствования своего мастерства; она была кандидатом в сборную страны, капитаном первой команды «Эстафеты» и успешно совмещала работу старшего преподавателя со спортом.
Неожиданно Людмила Пинаева подала заявление, в котором просила утвердить ее уже не старшим (такой вакансии там не имелось), а просто преподавателем физкультурного техникума «Эстафеты», расположенного в Южно-Сахалинске. Мало того, что она теряла в окладе, получала более низкую должность, но теряла все свои волейбольные перспективы — место в первой команде, в сборной. С кем она будет тренироваться? Кто ее оттуда будет вызывать на ответственные календарные соревнования? Получалось, что она одним махом ставила крест на своей карьере, и не только спортивной. Сахалинский техникум не мог, разумеется, сравниться с московским ни в каком отношении.
— Что будем делать, товарищ председатель? — спросил кадровик.
— Это черт знает что! — вскипел старший тренер по волейболу. — Снять с нее звание — вот что надо делать! Место в сборной теряем, нашу команду гробим! Девчонка! Выпороть!
— Выпороть тебя надо, — улыбнулся Монастырский, — если из-за того, что один игрок выбыл, вся команда гробится. Было бы у тебя две-три Пинаевых — и в сборной место сохранили бы. Что ж ты резервы не воспитываешь?
— Да разве вторую такую найдешь? — горестно вздохнул старший тренер.
— А ты? — обратился Монастырский к инспектору.
Тот сразу понял вопрос:
— Для нас проблемы нет. Старшего преподавателя на место Пинаевой найдем быстро. А для сахалинцев она, конечно, приобретение. Но действительно странно, почему она решилась на этот шаг. Ей сколько? — он заглянул в справку. — Двадцать шесть. Можно сказать, все впереди. Очень странно…
— Кто с ней беседовал?
— Я! — ответили все трое в один голос.
— Что говорит?
— Смеется, — негодующе ответил старший тренер. — Мне, говорит, на пенсию пора, к тетке, в глушь, в Саратов. Почему в Саратов, когда в Южно-Сахалинск собралась? Словом, говорит «хочу завязать». — Просто издевается!
— Мне, — сказал инспектор, — такую мысль преподнесла: мол, лучше быть первой на деревне, чем последней в городе. Там работа самостоятельней. Здесь все таланты известны, там можно открытия сделать, и так далее и тому подобное.
Монастырский повернулся к кадровику.
— А мне, — пожал тот плечами, — просто сказала: «Какое вам дело? Я ведь не с периферии в Москву стремлюсь, а наоборот. Так какие претензии?»
— Ясно. Когда можете ее ко мне вызвать? Завтра?
— Да хоть сейчас! Она в приемной сидит. Я велел ей приехать, — сказал кадровик.
— Предусмотрительный ты мужик, — усмехнулся Монастырский. — Давай ее сюда! Все свободны.
Людмила Пинаева, высокая, привлекательная женщина, загорелая до черноты, с забранными на затылке в тугой пучок каштановыми гладкими волосами, вошла непринужденно и, не ожидая приглашения, села напротив Монастырского.
Устремив на него выжидательный взгляд больших карих глаз, сказала:
— Здравствуйте, Святослав Ильич. Слушаю.
— Это я слушаю, Люда, — сказал Монастырский. — Говорят, ты уезжать от нас хочешь?
— Почему? От вас, — она сделала ударение на этом слове, — в смысле «Эстафеты», никуда не уезжаю. Остаюсь в обществе. Просто город другой выбрала.
— Не секрет, почему?
— От вас нет, а от других секрет, чтобы вопросами не забрасывали. Я замуж выхожу, Святослав Ильич.
Некоторое время Монастырский молчал, скрывая изумление. Сколько он ни прикидывал возможные причины ее решения, почему-то это, такое простое, ему в голову не пришло.
— Он что, в Южно-Сахалинске живет? — спросил наконец.
— Даже не в городе, — ответила Людмила, и в ее тоне ему послышалась легкая горечь.
— Как понять?
— Что ж тут понимать, Святослав Ильич? Он геолог, работает в партиях сейчас на Сахалине. Да, видимо, и на ближайшие годы там остается. Если я буду в Южно-Сахалинске, то смогу к нему наведываться, он сможет ко мне приезжать — у них там управление. Не идеальная, конечно, семейная жизнь, но лучше все же, чем если он там, а я в Москве. Вот и весь секрет.
— В Москве он не может работать?
— Думаю, что может, но не хочет. Говорит, что место геолога — в горах, лесу, поле, а не в кабинете. Когда состарится, тогда, говорит, перейдет в управление. Такая, говорит, профессия.
— А о тебе не подумал? Ведь ты же почти в сборной страны, в первую двадцатку волейболисток входишь…
— Он говорит, что волейболистка — не профессия. И ведь прав, Святослав Ильич? — Людмила устремила на него свой спокойный, внимательный взгляд.
