— Да прав, конечно, — задумчиво произнес Монастырский, — но ты еще и педагог, кандидат наук. В Москве возможностей больше. И потом, сможешь совмещать с занятиями спортом…
— Это еще вопрос, где возможностей больше. Они всюду есть, надо только их использовать. По мне, так целина интересней. Ну а что касается занятий… Я и там буду играть. Не за сборную страны, так за сборную города.
— Это не одно и то же, Людмила. Здесь же интересней: матчи с сильнейшими волейболистками мира, поездки во многие страны. Чего только не повидаешь! Ты ведь в следующей Олимпиаде еще можешь участвовать…
— Знаете, Святослав Ильич, я живу на этой земле, не на той. — Она махнула рукой. — Все эти поездки — не главное. Красот на Сахалине наверняка не меньше, чем где-нибудь в Америке или Европе.
— Неужели ты не любишь свой дом здесь, игры на высшем уровне, ну уж, не знаю как сказать, большой спорт, что ли?
— Люблю, Святослав Ильич, но его больше. — Она помолчала. — А что касается дома, он будет там, где будем мы.
— Что ж, Людмила, меня ты убедила. И вообще ты права. Правильно смотришь на жизнь. Хорошо, если бы все так рассуждали. Желаю тебе счастья, а ему можно только позавидовать.
Он встал, она тоже.
— Завтра же подпишу приказ. И приеду как-нибудь — посмотрю, как ты там наш техникум поднимаешь. — Он улыбнулся.
— Приезжайте, Святослав Ильич, — Она широко улыбнулась в ответ. — Там, говорят, такая рыба! Угощу. К тому времени готовить научусь.
— Учись, дочка. — Он редко говорил это слово. — Учись. Я за тебя не боюсь. Ты научишься и других будешь хорошему учить. Прощай.
— Нет, до свидания, — сказала Людмила, выходя из кабинета своей ловкой походкой спортсменки.
А Монастырский еще долго смотрел в окно, за которым бесконечный дождь барабанил по сгорбившимся деревьям.
В те же дни Монастырскому пришлось заниматься и многими другими делами.
То на подмосковной базе случился пожар, и пришлось разбираться в этом деле, то из-за дождя сорвались легкоатлетические соревнования школьников, то Спорткомитет поручал ему важное задание. Шли совещания, заседания. Надо было выступать в учреждениях, на заводах. Немало времени занимали депутатские дела.
Иногда, в минуты расслабления, сидя в старом тренировочном костюме и разбитых кедах перед телевизором, Святослав Ильич говорил Елене Ивановне:
— Слава богу, недолго до пенсии. Вот уж отдохну! Как ты думаешь, персональную дадут? Знаешь, я тогда на все соревнования буду ходить. Не по обязанности — по желанию. Так сказать, рядовой болельщик, не начальство. Буду орать: «Судью на мыло!» — и никто это не примет за руководящее указание. Хорошо!
— Брось, Слава, — Елена Ивановна ласково гладила руку мужа. — Знаешь, что будет, когда ты до пенсии доживешь? Во-первых, ты постараешься как можно дольше от нее отбиваться. Во-вторых, когда все же уйдешь, то все равно останешься в «Эстафете» на какой-либо должности или внештатным консультантом, преподавателем — уж не знаю кем.
— Я? Никогда! — возмущался Святослав Ильич, отлично зная, что так и будет. — Нет уж! Буду спать подольше, цветы сажать, рыбу ловить…
— Как же, — и Елена Ивановна смеялась своим милым уютным смехом, — да ты и в отпуске по пять раз звонишь Ковалеву, кого-то пушишь, распоряжения даешь, отчеты требуешь. Нет, Слава, такие, как ты, на пенсию не уходят. Для тебя ведь весь смысл жизни в работе…
— И в тебе. — Святослав Ильич обнимал жену. — И в Сережке.
— Да, — Елена Ивановна изображала обиду, — посчитай-ка, сколько времени ты нам уделяешь и сколько «Эстафете».
— Так, Лена, вас двое, а их поди миллионы!
— Но у них у всех кто-то есть, а у нас ты один! По думал об этом?
Потом приходил с тренировки Сергей и, как обычно' подробно излагал события за день.
То были самые счастливые минуты в напряженной мчащейся с космической скоростью, полной радостей и огорчений, побед и поражений жизни Святослава Ильи ча Монастырского, жизни, которую он ни за что не по менял бы ни на какую другую.
Однажды, когда в семье обсуждали вопрос о пенсии («поиграем в пенсию» — шутила в таких случаях Елена Ивановна), Сергей неожиданно спросил:
— Отец, а почему спортсменам не дают пенсии? Или дают?
— Потому что пенсию у нас дают за то, что человек честно проработал много лет в своей профессии. А спорт, как тебе известно, не профессия, во всяком случае в нашей стране.
— Это я понимаю. Но ведь спортсмен столько сил и времени тратит на тренировки и соревнования, делает для страны очень много! Славу добывает, пример подает, — ну все такое. Вот артисты цирка — гимнасты, силачи, жонглеры, даже артисты балета на льду в сорок лет уже пенсию получают. Нет?
— Получают, но там гимнастика, фигурное катание на коньках их профессия.
— Да им в сто раз легче, чем любому чемпиону, отец! Не знаю, я бы спортсменам (не всем, конечно, — чемпионам, рекордсменам мира, например) давал бы пенсию…
— Вот станешь министром финансов и вноси предложение.
Сергей замолчал. Молчал и Святослав Ильич. Про себя он думал, что сына не убедил. А не убедил потому, что сам не очень-то был убежден своими доводами… В один из дней к Монастырскому в кабинет прямо-таки ворвался его первый заместитель Ковалев.
— Святослав Ильич, что же это делается? Федоренко забирают от нас! Столько на него сил положили, а тут раз — и забирают готовенького! Растили бы своих!
— Тихо, не петушись, Степан, все правильно.
— Да как же правильно? — остывая, продолжал ворчать Ковалев. — Я понимаю, на высокий пост — зампредом России, — но что ж, так и дальше будет? Мы подготовили, а они раз — и себе?
Федоренко был очень серьезный, деятельный, умный работник. Окончив институт физической культуры, он заочно получил еще и высшее юридическое образование.
Работал на многих постах в «Эстафете» и всюду прекрасно себя показал. Два года назад его назначили председателем городского совета «Эстафеты» столицы. Теперь же забирали на должность заместителя председателя Спорткомитета РСФСР.
Монастырский радовался этому. У него была своеобразная манера воспитания и выдвижения людей. «Искусственный отбор», как он любил шутить. Заполучив работника, он начинал к нему присматриваться, поручать как бы невзначай самые различные задания, выявляя его склонности, стиль работы, способности. Бывали люди, отлично работавшие в какой-то области и никудышные в другой. Бывали и универсалы. Таких он выдвигал в руководители. При этом перебрасывал периодически из одного отдела в другой. Таким образом они приобретали разносторонний опыт, знакомились со всеми участками работы.
Обычно через несколько лет из такого человека вырастал высококвалифицированный, прекрасно знающий дело руководитель. Иногда, разумеется, Монастырский ошибался, но редко. У него был верный глаз и удивительное чутье на людей.,
В конце концов «наверху» приметили эту особенность «Эстафеты» и стали черпать из нее работников для назначения на руководящие посты в области' физкультурно-спортивной работы.
Монастырский не жаловался. Как государственно мыслящий человек, он понимал пользу этого для страны. Ему приятно было, что его ученики, его «выдвиженцы» уходили в жизнь по широкой, идущей вверх дороге. В этом проявлялось его честолюбие.
Поэтому он с удовлетворением узнал о новом назначении Федоренко, хотя, когда с ним советовались, конечно, поворчал для приличия.
— Дорогой Степан, — утешал он своего первого зама, — чем переживать из-за Федоренко, подумай лучше, на какой пост тебя не сегодня-завтра выдвинут!
