которые виртуозно выполняла Катерина, а Зоська всех вовремя кормила, поила кофе, в общем всячески следила за их здоровьем и внешним видом, изредка отвлекаясь на свои курсовые задания. И Витька ей однажды сказал:
– Не знаю, получится ли из тебя физик, но жена физика и мать будущих физиков ты будешь гениальная.
Впрочем, в последствии они эту мысль осуществили.
Работа двигалась с ужасающей скоростью. Несколько из написанных статей уже были опубликованы в престижных иностранных журналах. И тут Павел заметил нечто странное, ранее не обнаруживаемое, в изучаемых ими полях.
– Витька, видишь эти точки – тыкал он карандашом в какие-то сумасшедшие графики – перепроверьте расчёты, здесь не может быть дискретов.
Расчёты перепроверялись и не один раз, и с изменением данных и параметров, но точки неизменно появлялись, правда в разных местах, не выказывая никаких закономерностей в своих размещениях.
– Что это может означать, Паш?
– Пока не знаю, дыры какие-то.
– Ворота?
– Фиг их знает, может, и ворота. То закрыты, то открыты. Найти бы последовательность их гостеприимства.
– Маэстро, мы в поисках!
– Я рад.
Катерину, между тем, стала беспокоить тревожная мысль. Павел был, насколько умел вежлив, даже по-своему заботлив, руку подать, вперёд пропустить, если не в ВЦ, конечно, но попыток повторить безумство декабрьской ночи не возобновлял. Промучившись эдак пару месяцев, она решила просто поговорить с ним. Об этом. В конце концов, трудно быть не только женой гения, но и возлюбленной, а она вполне полноправно себя таковой считала. Оставшись однажды вдвоём в лаборатории, что, впрочем, бывало не редко, она решилась:
– Ты жалеешь о том, что было тогда?
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты больше не хочешь этого.
– Неправда.
– Тогда, почему избегаешь меня? В чём причина?
– Во мне.
– То есть? Ты болен? Я не нравлюсь тебе больше? Объясни. Это мучительно…
– Я не знаю. Я очень хочу быть с тобой.
– Так будь!
– Нет, подожди, выслушай. Если это любовь, то я должен… Нет, конечно, не должен. Но мог бы, если нужно, пожертвовать ради тебя всем, как уже делал это однажды.
– Когда?
– Когда не стало отца. Ради матери. И братьев. И сестры.
– Прости, я не знала.
– Если ты об отце, то это было давно.
– Я не требую от тебя никаких жертв.
– Я говорю, если потребуется. А я, знаешь, не готов ради тебя бросить не то что науку, даже нашу теперешнюю тему.
– Ты – мужчина. Так и должно быть. И тебя любит женщина, которой вовсе не нужно, чтобы ты бросал ради неё своё дело, я, знаешь ли, не ревную тебя к работе, а хочу разделить с тобой твой труд. Ты не представляешь, наверное, на что я готова, ради тебя.
Павел с интересом и некоторой тревогой взглянул на неё.
– На что же?
– На всё! Это судьба. Ты – математик, сделай элементарные расчёты. Мы совпадаем.
– То есть?
– Я изучала каббалу.
– Я тоже.
–Тогда, проверь!
– Не стоит. У меня нет повода сомневаться в твоих результатах.
– Тогда, что тебе ещё нужно?
– Ты мне не снишься.
– Тебе сниться другая женщина?
Он промолчал. Это было один раз. Пару лет назад, в декабрьскую ночь, чуть менее, чем за два месяца до совершеннолетия. Ему снилась хрупкая девушка с тёмными прямыми, как струи воды, волосами и кошачьими глазами. Она читала ему какие-то странные, но красивые, стихи о любви и почему-то плакала. Разумеется, он считал этот сон лишь плодом разгулявшегося юношеского воображения, но забыть девушку не мог.
– Нет, мне не сниться друга
– Тогда к чему все эти разговоры о снах? Я, между прочим, им вообще не верю! Мало ли как исказит наше подсознание любую информацию.
Не известно, что больше убедило Павла: логика, с которой Катерина доказывала своё право на любовь, её страсть и слёзы или письмо, полученное от деда, где были слова: «не отвергай». Но он сдался, и со всем молодецким пылом, хранимым всю юность где-то глубоко, ринулся в этот водоворот, перемалывающий всё, что считает своим.
Человек творческий, испытывая любовный экстаз, не может просто банально предаваться плотским и не только утехам. Эта огромная очень упругая пружина, сдерживаемая долгие годы и теперь отпущенная, устремилась в космос со всей накопленной мощи, колеблясь во все стороны и кружась. Успевая более обычного в своих научных поисках и учебных делах, он начал рисовать, как когда-то с дедом, и друзья даже организовали университетскую выставку его работ. Он блестяще, по мнению факультетского начальства, сыграл какую-то роль в студенческом спектакле, и зал рукоплескал ему, проча славу актёра. Но он хотел быть учёным, по крайней мере в этой жизни, в этом мире. Это был его путь.
В середине апреля праздновали день рожденья Катерины. Павел бы ни за что не хотел принимать участие в подобных, шумных от неловкости и вынужденно пошловатых мероприятиях, когда представители различных поколений, взглядов, интересов делают вид, что им вместе весело и вкусно. Но быть приглашённым и отказать, он, конечно права не имел. Не так уж всё было ужасно. Обилие мало знакомых людей вполне компенсировалось богатой семейной библиотекой и шахматными досками с незаконченными партиями, так предусмотрительно размещёнными заботливым хозяином в различных уголках огромной гостиной. Приблизительно через полчаса Павел обнаружил, что поставил мат своему научному руководителю.
– Да вы, молодой человек, и впрямь монстр какой-то. Сломили защиту известного гроссмейстера. Знаете хоть, чью?
– Если б знал, не сломил бы. Из вежливости.
– Ладно. Я вам кое-что объясню. Пройдёмте в мой кабинет.
Павла несколько замутило, то ли от ненавистных шпротов, которые он за каким-то чёртом ел с Витькой наперегонки под восторженный хохот девчонок, то ли от предстоящего чая с тортом.
– Что с Вами? Идёмте, у меня там прохладно и тихо.
– Видите ли, что происходит – говорил Александр Филиппович, стоя спиной к Павлу и рассматривая что-то в глубине окна.
– Да, вроде всё хорошо.
– Ну, да. Ну, да. Так хорошо, что уже всё всем известно.
– Что бы им ни было известно, всё равно, кроме нас с Вами, никто ничего пока не поймёт.
– Я не о Ваших фантастических полях, будь они неладны. Хотя об этом тоже стоит поговорить. Я о Катерине.
