эдуев и арвернов, чья дружба была ему нужна. Всех солдат из остальных племен он продаст в рабство. Что касается Верцингеторикса, Цезарь во время своего триумфа проведет его по Риму, где оценят как должно его красоту и ярко разукрашенное оружие. Вечером после триумфа его казнят, потому что таков наш обычай и так было всегда с тех пор, как существует наш город.
Итак, оставались две церемонии – сдача Верцингеторикса и триумф Цезаря. Я видел обе, и первая взволновала меня больше второй. Верцингеторикс спустился на коне от ворот Алезии по склону во всем своем великолепии – самый красивый, самый богатый, самый прославленный правитель в Галлии. Его огромного черного коня, должно быть, в последний раз вычистили любящие руки, потому что шерсть коня светилась как шелк, хотя под кожей были видны ребра. Бронзовый шлем с гребнем в виде дикого кабана тоже ярко сиял. Овальный щит был не тот, которым Верцингеторикс пользовался в боях, потому что на нем не было ни одной вмятины, кроме резных спиральных узоров, подобных которым я до этого никогда не видел. Плащ Верцингеторикса был двух цветов – золотистого и зеленого, и все украшения на нем самом и на сбруе его коня были из золота. На боку у него висел огромный меч, а в руках было копье.
Так выглядел Верцингеторикс, когда ехал вниз по склону. Он спускался совершенно один: остальные вожди, которые тоже были на конях, отъехали назад, а те из его земляков, кто начал выходить из ворот, расступились, словно для того, чтобы происходящее было лучше видно издалека. Цезарь тоже подумал об этой церемонии. Он сидел на маленьком пригорке в наскоро найденном подходящем кресле, заменявшем почетный трон, положенный высшим лицам государства, с непокрытой головой, но в доспехах и красном плаще, а за его спиной стояли штандарты с изображением орла. Когда Верцингеторикс приближался, мы смотрели на него настороженно, так как нам не нравилось, что он вооружен, но не хотели двигаться с места, пока этого не пожелает Цезарь. Цезарь смотрел вперед холодным неподвижным взглядом. Он то ли был рассержен тем, что его пленник позволил себе слишком много, то ли заранее знал, что будет после сдачи.
Пока склон был крутым, Верцингеторикс подъезжал к нам медленно, потом, когда спуск стал более пологим, он ускорил шаг и поднял копье, но не угрожающим жестом, а с буйным весельем – так, словно хотел до конца насладиться радостью жить. В конце концов, он был очень молод. Так под громкий стук копыт своего коня он спускался к Цезарю, а мы крепко сжимали в руках наше оружие – на тот случай, если Верцингеторикс решит умереть сражаясь. Но он, должно быть, знал, что этим навлечет гибель на свой народ. Он просто объехал вокруг пригорка, где сидел Цезарь, а обе армии смотрели, что будет дальше. Потом он остановил коня и спрыгнул на землю.
После этого он начал снимать с себя доспехи и украшения, складывая рядом с собой свои браслеты, свой золотой шейный обруч, плащ и огромную круглую застежку. Теперь мы смогли увидеть, каким он стал. Он был худым и изможденным, яркий румянец и жадный взгляд исчезли. Мало что осталось от его красоты, кроме рыжих волос, сверкавших под солнцем. Он опустился на колени у ног Цезаря.
Верцингеторикса увели и надели на него цепи. А чего еще он мог ожидать? В последний раз я видел его, когда Цезарь праздновал свой триумф. Но это был день Цезаря. Верцингеторикс, весь сморщенный и бледный после лет, проведенных в подземной тюрьме, едва выдерживал тяжесть всех тех нарядов, которые когда-то так гордо снял. Даже его волосы потеряли свой цвет и стали грязно-серыми, как это бывает с рыжими волосами, когда они седеют. В тот день, когда он сдался, ни он, ни Цезарь не могли предвидеть, как долго продлятся его несчастья. На смену Галльской войне пришла гражданская, и Цезарь, сражаясь во всех концах известного нам мира, не имел свободного времени, чтобы спросить, как чувствует себя кто-то из его узников, или организовать какое-либо шествие. Шесть лет протомился Верцингеторикс в своей подземной тюрьме и был избавлен от нее смертью вечером после триумфа. Должно быть, он был рад умереть, а ведь, я полагаю, ему еще не было и тридцати лет.
Завершение. 51 год до н. э.
Это был истинный конец Галльской войны – не последний бой вообще, но последний бой свободных вождей Длинноволосой Галлии. Когда Верцингеторикс спустился из Алезии на своем коне, сверкая как солнце, он позволил нам в последний раз краем глаза увидеть, что такое их неукрощенная гордость. Потом он исчез, отправленный умирать заживо – как именно, тогда никто не знал, – и не оставил себе подобного.
Мы сражались с разбойниками. Мы воевали против отчаявшихся и озлобленных людей, а вожди арвернов и эдуев снова интриговали, стараясь добиться благосклонности Цезаря. Цезарь зимовал в Бибракте, а свою армию разместил вокруг себя. В январе он, несмотря на погоду, повел два легиона против битуригов.
Сам я тогда находился на реке Соне под началом Квинта Цицерона, который руководил поставкой зерна вверх по течению реки из страны эдуев и от аллоброгов из провинции. В феврале до нас дошли новости о том, что Цезарь принудил к покорности битуригов, снова находится в Бибракте и отправил свои легионы обратно на зимние квартиры. Кроме того, нам сказали, что он пообещал за эту зимнюю кампанию награду в двести сестерциев каждому рядовому солдату и в две тысячи – каждому центуриону. Мы все завидовали тем, кто служил в одиннадцатом и тринадцатом легионах, и я помню разговоры о том, что могут получить офицеры. Считалось, что они служат за свой собственный счет, поэтому денежная награда от Цезаря в этом случае им не подходила. Но не было сомнения, что Цезарь будет щедрым. Квинт Цицерон, который был у нас главным знатоком в политике благодаря тому, что постоянно получал от брата письма из Рима, тоже придерживался этого мнения.
– Это только начало, – заявил он, поджав губы и покачивая головой с видом мудреца. – Запомните мои слова: следующими будем мы, а если не следующими, то наша очередь наступит скоро. Эти военные действия зимой просто предлог. Цезарь покупает нашу верность.
Мы не стали притворяться, будто не поняли, о чем идет речь, но было видно, что некоторые удивились. Вдалеке от Рима, узнавая новости только из случайных писем, совершенно теряешь нить событий. И разумеется, нас целиком поглощали галльские дела. К тому же Квинт Цицерон, желая похвастаться своими знаниями, сказал слишком много.
– Ты хочешь сказать, что Цезарь уже смотрит в будущее и думает о том дне, когда должен будет сдать командование? До этого ведь еще два года, – осторожно спросил молодой Марцелл.
– Совершенно верно, – согласился Квинт Цицерон. – А что будет потом?
– Он выдвигается в консулы, – вставил я, немного беспокоясь о том, чтобы разговор не принял неудобное направление. – Он не был консулом уже десять лет.
– Ну да, выдвигается, – не отставал от нас Квинт Цицерон. – Но как он это сделает? Может он приехать в Рим в 49 году как частное лицо и пойти на выборы? Его командование здесь кончается первого марта. Раньше мы думали, что он сохранит должность за собой до конца года, потому что заместителя не смогут отправить раньше. Закон Помпея, принятый прошлым летом, изменил это.
– Там сделано исключение для Цезаря, – неуверенно сказал Марцелл.
Цицерон рассмеялся. Никто из нас не засмеялся вместе с ним. Мы знали, что закон Помпея имел целью выманить Цезаря из его владений так скоро, как только допускает наше законодательство. Мы знали также, что, если Цезарь появится в Риме как частное лицо, он погибнет. Его многочисленные враги сфабрикуют против него обвинения и подадут на него в суд либо за что-то, что он сделал в своей провинции, либо за какие-нибудь его поступки во время прежнего консульства, которые они пожелают объявить незаконными. Состав суда подберут пристрастно, и Цезарь будет приговорен к изгнанию или смерти. Изгонят его или казнят, все равно это будет его конец. Чтобы уцелеть, Цезарь должен был оставаться проконсулом Галлии до конца декабря 49 года, а 1 января уже должен стать консулом в Риме. Мы все знали это, но старались не говорить на эту тему.
– До этого еще два года, – сказал я, пожимая плечами. – Два года – это целая вечность!
Цицерон снова засмеялся над моим невежеством:
– Два года! Цезарь не рискнет ждать, пока ему придется сдавать командование! Он должен будет действовать, когда Сенат попытается назначить ему преемника в марте 49 года. Вот почему он как можно быстрее покупает поддержку легионов. Говорю вам: наша очередь подходит.
На этот раз никто не сказал ни слова. Мне кажется, никто из нас до этого времени не задумывался над этим всерьез. Я покосился краем глаза на Марцелла. Его дядя был в том году консулом, и было известно, что этот дядя – враг Цезаря. О том, что мы сейчас обсуждали, было бы гораздо лучше совсем не говорить с Марцеллом: никогда не знаешь, кто доживет до часа, когда пожалеет о таком разговоре.
