— Погоди чуток, — попросил Собинка. — Впервой я тут.
— Добро, — согласился Евдоким, будто с ровней. — Не на пожар торопимся.
— А там, — кивнул Собинка на другой берег, — земля уже ихняя?
— Нет. Сначала лежат рязанские земли, великие князья коих ох как временами враждовали с великими князьями московскими.
— Шли против своих, значит, русских?!
— Да, друже, — с горечью подтвердил Евдоким. — Два года спустя после битвы на Куликовом поле великий князь рязанский Олег указал хану Тохтамышу, который шёл на Москву, броды через Оку. И были вместе с ханом Тохтамышем русские же князья суздальско-нижегородские Василий и Семён Дмитриевичи.
— И взяли Москву?
— Не силой. Ложью и обманом. После трёхдневного безуспешного приступа. А взявши, разорили и сожгли дотла. Народу перебили — неведомо сколько…
— А ныне Рязань с кем?
— С нами. Только и Ахмат не один, в союзе с великим князем литовским и королём польским Казимиром.
Почудились Собинке топот и ржание коней на другом берегу.
Схватил Евдокима за руку:
— Скачет там кто-то…
— Наши кони, на берегу нашем, — успокоил Евдоким.
Вели на водопой коней русские воины. Загорались в вечерних сумерках костры многотысячного войска. Громкие приказы отдавали начальные люди. Перекликались рядовые воины. Кто-то запел песню. Подхватили её другие голоса.
Полки, приведённые великим князем Иваном Ивановичем, готовились к первой ночёвке на Берегу.
Утром Собинка, не обременённый никакими заботами и снедаемый любопытством, отправился бродить по расположению русского войска. Много ли увидишь в походе? Всё застилала пыль, поднятая тысячами людских и конских ног. И дядька Савелий с Евдокимом запрещали далеко отходить. Мудрено ли затеряться в полках разных городов? А тут Евдоким с дядькой Савелием обретаются возле великокняжеского шатра. Найти его проще простого, всякий укажет.
Шагает неспешно Собинка. Ноги босы. Голова открыта. Волосы, под солнцем выгоревшие, аккуратно причёсаны. Дедова выучка. Следил, чтобы сыновья и внуки всегда были опрятны. Штаны на Собинке белые, холщовые, выстираны ещё мамкой. На смену старым надеты впервые. Рубашка и вовсе новая, алого цвета. И гордость Собинки великая — на пояске кожаном в кожаном же чехле — Евдокимов подарок, нож с рукояткой орехового дерева.
Пошёл Собинке тринадцатый годок. Из-за высокого роста смотрится пятнадцатилетним парнем.
Сейчас для Собинки нет желаннее встречи, чем с Никифором. Да как его сыскать в суматошном многолюдье? Крутит Собинка головой — не видать сурового пушкаря. И уже на обратном пути, когда потерял всякую надежду, мелькнула вдруг на самом берегу в кустах чёрная борода.
Собинка сразу в те кусты. И точно. Знакомец его с двумя дюжими малыми ворочает пушку.
Разглядел Собинка пушку досконально. Короткая. Если торчком поставить, по грудь ему будет, не более. Зато жерло, ровно открытая пасть, — широкое. И, видать, та пушка тяжёлая. Одному человеку не поднять.
Начали Никифор и два его помощника устанавливать пушку вроде как на двухколёсную телегу. Сообразил Собинка: чтобы передвигать ловчее пушку.
Охота ему помочь взрослым. А чем — неведомо.
Принялся разглядывать двухколёсную телегу. И с пользой. Углядел плотницким глазом: в перекладине, что соединяла оба колеса, — сучок. А от него тоненькая, словно паутинка, трещина.
Крикнул:
— Стойте! Лопнет сейчас!
Мужики опустили пушку, уставились на Собинку.
— Гляньте, что делается! — Собинка указал на перекладину. — От сучка трещина идёт.
Полез под станину Никифор. Нашёл сучок. Увидел трещину. Вылез. И со всего размаха одному из своих помощников по уху — бац!
— Чьё дело, поганец?! Пушка это — по врагам стрелять али кочерга — горшки из печи вынимать?! Дождались, дитё учит уму-разуму!
Малый, получивший оплеуху, злобно глянул на Собинку:
— Легко учить. Сам сделал бы…
— Отчего нет? — откликнулся Собинка. И взялся за топор.
У самого — душа ниже пяток. Работа незнаемая. И нельзя оплошать.
Изготовил перекладину. Вытер со лба пот. Острый топор положил бережно на телегу.
— Молодец! — похвалил Никифор.
И с того случая к Собинке, ровно к взрослому.
Гришка, малый, что получил затрещину, невзлюбил Собинку. Да не он главный — Никифор.
А тот растолковал, как пушку, кою Вепрем звали, заряжать. Как наводить её. И запаливать.
Вскоре многие ратники, из тех, что стояли на Берегу, приметили белобрысого паренька в красной рубашке с ножом на поясе. Был Собинка вхож и в шатёр великокняжеский, и у пушкарей, мужиков строгих, свой человек, и отзывчив на просьбу любого малого человека.
Сперва приметили.
Потом узнали и запомнили.
Глава восьмая
Огненный бой
Готовились воеводы, начальные люди, простые ратники и люди торговые и ремесленные, ставшие воинами, достойно встретить непрошеных гостей. Всё новые полки становились на Берегу и в городах поблизости. И это были добрые вести.
Но были вести и тревожные.
Ко Пскову подошли большие вражеские силы.
У великого князя Ивана Васильевича с братьями его Борисом и Андреем Большим не утихала распря. Грозила русской земле, как в прежние времена, губительная княжеская междоусобица. Врагам на радость. Русским людям на беду.
Из степей татарские перебежчики доносили, куда и как движется Ахмат. Поняли русские воеводы: прознал хан от своих лазутчиков, что сильна оборона на Оке, и решил обойти её слева. Стало ясно где — через броды на реке Угре.
Туда и направились русские полки.
Вдруг громом с неба, и без того затянутого грозными тучами, новость. И какая! Великий князь Иван Васильевич покинул войско и с ближними боярами и надёжной стражей спешно отбыл в Москву.
Худо встретили ту новость рядовые ратники, бранью. Да и начальные люди выражали неодобрение и встревожились изрядно: дело ли это — великому князю бросать войско незадолго до подхода врага?
Никифор выругался крепко:
— Вот она, княжеская повадка! Чуть чего — в кусты. А с Ордой кому драться? Мужику!
— Не все князья так, — возразил Собинка.
— Верно, не все — многие.
Вскорости, однако, великий князь Иван Васильевич вернулся к войску.
Иные говорили: ездил мириться с братьями. Другие: встретили, мол, его москвичи так, что хочешь не
