князю литовскому Казимиру.
Завздыхали мужики. Невелика в ту пору была Москва. Все новости известны в единый день.
Дед Михей не то чтобы вступился за великокняжеских братьев — пояснил:
— Великий князь Иван Васильевич обделил Андрея и Бориса. После смерти их общего брата Юрия все земли и владения взял себе. А братьям — шишок под носок. Те обиделись, вестимо.
Слободской староста Вавила, что повсюду в надобный час поспевал, подал голос:
— Ты не тронь великого князя Ивана Васильевича. Он силу собирает в кулак. Дабы тем кулаком бить врагов.
— Верно, — ответствовал дед Михей. — Только в кулаке великокняжеском и нашему брату, мужику, приходится трудненько. А что князья грызутся промежду собой, того воистину хуже не придумаешь. Не пора, не время. Со всех сторон обступают враги русскую землю. С севера и запада — немецкие рыцари да Казимир. Со стороны восточной — казанский хан. Теперь вот царь Ахмат идёт с Большой Ордой. За многие годы не собиралось столь беспримерной угрозы.
Медленно расходились мужики от Глазовых. Долго галдели и спорили. И унёс каждый в душе камень- вопрос тяжёлый: удастся ли оборонить русские земли от нового ордынского нашествия?
Что-то теперь будет?
Глава четвёртая
Бегут, ровно крысы…
Дед Михей Глазов в плотницкой слободе человек видный. Слушали его и уважали за твёрдое слово и сильные, умелые руки.
Пришёл от великого князя приказ — спешно укрепить кремлёвские стены. Построены они были ещё при князе Дмитрии Ивановиче, за победу над ордынцами на Куликовом поле прозванном Донским — то поле лежало подле реки Дон.
Так случилось, что в трудную годину не слободской староста Вавила — дед Михей стал во главе плотницкого дела. Сыновья его, Григорий и Савелий, — артельными начальниками. Внуки — Собинка с Авдюшкой — на посылках: передать дедово распоряжение или, напротив, сбегать поглядеть, как идут дела, и о том доложить деду.
Собинке такое поручение в охотку. Авдюшка своей важной ролью гордился безмерно. Иной раз норовил командовать взрослыми мужиками, за что схлопотал однажды крепкий подзатыльник от того же деда.
Ел теперь Собинка, забежав домой, наспех. На мамкины сетования отвечал, обжигаясь горячими щами:
— Некогда, маманя. Готовимся к осаде! Чтобы окаянному хану Ахмату не взять Москвы во веки веков. Чтобы он зубы обломал о кремлёвские стены и не солоно хлебавши ушёл в свои степи.
Евдоким, не оправившийся ещё от тяжкой раны, завидовал:
— Тошно, брат, сиднем сидеть на лавке, ровно столетнему деду, когда всем миром люди трудятся ради общего дела. Я хороший плотник. У Ахматова сына Муртозы почитался лучшим работником…
Вздыхал и острым ножиком с ореховой рукояткой принимался строгать и резать малый чурбачок.
С каждым днём преображалась Москва.
Поубавилось суеты и бестолковщины. Каждый знал своё место. Старался дело исполнять споро и в точности. А его хватало на всех. Каменщицкие работы медленные. Потому старую каменную, осыпавшуюся кладку решено было чинить и укреплять деревом — толстенными брёвнами. Не в один ряд, более. И тут опять же первые люди — плотники.
Ликовал Собинка, глядя, как растут и крепчают на глазах кремлёвские стены. Башни над ними встают с узкими прорезями-бойницами.
Улучив времечко, кидался помочь строителям. Возьмёт у притомившегося мужика топор, подсобит затесать бревно. А то, бежавши вдоль рва, что окружает кремлёвские стены, скатится в тот ров и до жаркого пота орудует с землекопами лопатой. В деда и отца Собинка — работник.
Не одни плотники и землекопы — весь московский люд, не жалея сил, трудился подле кремлёвских стен. От зари до зари. Как справедливо сказал дедуня — и это все понимали, — речь о том ныне: быть ли русской земле и далее под ордынской властью или освободиться навеки от жестокого чужеземного ига.
Частенько видел Собинка великокняжеских людей на крепостных кремлёвских стенах. Иной раз и самого великого князя — издалека. А однажды вынырнул Собинка из надстроенной башни, услышав рядом голоса, и обомлел. Прямо перед ним, шагах в пяти, высокий, чуть сутулый, — сам великий князь Иван Васильевич с окольничим Иваном Васильевичем Ощерой, боярином Григорием Андреевичем Мамоном, дядей своим Андреем Ивановичем Верейским. Подле — вооружённая охрана. От неожиданности Собинка даже не поклонился великому князю. Попятился, прижался спиной к толстым брёвнам, из которых сложена башня. По счастью, никто не обратил внимания на безвестного мальчонку.
И услышал разговор Собинка, от коего, кажись, погасло солнце и сделалась вокруг чёрная ночь.
Крупный, чуть ниже великого князя, Ощера почтительно молвил с усмешкой на тонких губах:
— Народ что дитя малое. Чем бы ни тешился — абы не плакал. А тебе, государь, надобно думать выше. Нешто сии стены, залатанные наспех, выдержат ордынский приступ? От Ахмата — никуда не денешься — следует откупиться. Любой ценой. Тебе, по разумению моему, надобно беречь себя, своё семейство, казну да ближних людей.
Мягким, вкрадчивым голосом подхватил низенький толстый боярин Мамон:
— Сам знаешь, государь. Не всегда мы едины во мнении с Иваном Васильевичем. А тут он прочитал слово в слово мои мысли. Мудрено одолеть Ахмата с Казимиром. Потому стоит ли гневить без смысла и пользы владыку Большой Орды?
Что ответил великий князь, не разобрал Собинка. Однако уразумел: готовы первейшие его советники сдать врагам Москву.
Далеко ушёл от башни великий князь Иван Васильевич, а Собинка всё стоял подле стенки, точно приклеенный. Шагнуть не мог. Ноги, будто чужие, не слушались.
Совладал с собой, наконец. Огляделся по сторонам. Народу вокруг кремлёвских стен — не счесть. Всякий при своём деле. Спорится, кипит работа! И, выходит, всё зря? Ни к чему всё, коли ближние к великому князю люди не надеются оборонить город?
Помотал головой Собинка. Словно отогнал дурной сон. Бросился искать деда. Туда, сюда — нет его. Будто провалился сквозь землю. Нашёл у Боровицких ворот. Распекал дед молодого мужика за небрежение.
— Голова пустая! Баню себе ставишь в огороде? Али возводишь крепостную стену?!
— Деда! — позвал Собинка. — Подь-ка сюда!
Обернулся дед Михей:
— Тебе чего?
— Важные вести!
По испуганному лицу Собинки понял дед: стряслось что-то. Отошёл в сторонку:
— Чего там ещё?
Запинаясь, передал Собинка случайно услышанный разговор.
— Свиньи жирные! — выругался дед. — О своей шкуре да о мошне все заботы. Остальное — пропади пропадом. Ну, погодите, бояре высокородные…
На другой день стал приглядываться Собинка к великокняжеским хоромам. А там суеты более обычного. И народу больше. Подвод собрана прорва. Бояре толкутся на дворе, ровно простые мужики.
У Глазовых вечером подле избы — сходка. Посадский народ судит-рядит: что готовится? Гвалт стоит. Не поймёшь, кто о чём толкует. Староста Вавила тут же. Зыркает по сторонам, слушает.
Все ждут деда Михея.
Пришёл не один, с ним ещё двое плотников.
