благодарен.
– Приказчики, вязать! – заорал Стабарин. – Чего стоите!
– Верно… – все тем же тихим голосом произнес Мартын. – Вязать его… – и кнутом указал Упырям на помещика.
Толпа ахнула. Стабарин оцепенел.
– Ну! – Мартынов кнут опоясал разом обоих Упырей. – Кому велено!
Упыри коротко между собой переглянулись. Кабы один Мартын. Полсотни мужиков с ним. Сила! Нерешительно двинулись к помещику.
– Назад! – закричал тот истошно. – Запорю насмерть! В Сибири сгною!
– Ну! – повторил Мартын, и кнут вторично, с еще большей силой прошелся по Упырям. – Веселее, родненькие! Так ли, мужички?
– Так! – в один голос откликнулась толпа. – Так, Мартынушка!
И когда Упыри было замешкались подле упиравшегося Стабарина, Мартынов кнут поднялся и со свистом опустился еще раз:
– Убью, псы!
Упыри, коим собственная шкура была куда дороже бариновой, заработали споро и сноровисто. И как ни визжал Стабарин, как ни отбивался, был он раздет до пояса, повален на скамью и повязан.
Первый удар лег на Стабаринову спину.
– А-а-а! – закричал дико Александр Львович Триворов, российский дворянин, впервые в жизни отведывая того, чем он бессчетно потчевал своих крестьян.
Красная полоса вздулась поперек дебелой спины.
И снова.
– А-а-а! – еще истошнее Стабаринов голос.
И так третий, четвертый раз. После пятого удара Стабарин взмолился:
– Хватит, Мартынушка! Будет!
– Ты не меня – мужиков проси. Перед ими более всех виноватый!
– Вели отвязать, Мартынушка.
Мартын распустил веревки.
Поспешно сполз Стабарин со скамейки, рухнул жирной тушей на колени:
– Отпустите душу на покаяние, православные… Век за вас буду бога молить…
И троекратно стукнулся лбом оземь. Отворачивались мужики и бабы, неловко было смотреть в выпученные глаза владельца и владыки, ныне поверженного в пыль.
– Ладно уж… – раздались голоса. – Будет!
– Только своих слов не забывай…
Двое мужиков из толпы оттащили Александра Львовича под черемуху.
– А не ему одному нынче праздник, мужички?
– Вестимо, Мартынушка! – зло и весело отозвались из толпы. – Мы тута кое-кого для тебя еще придержали…
Маялись, тосковали в первом ряду два приказчика да пяток господских прихвостней поменьше. Запахло жареным, начали было налаживаться с горячего местечка. Не тут-то было! Сомкнулась стеной толпа, ужом не проскользнешь.
Вышла мужичкам потеха!
В Упырях объявилась-таки разница. Один так и пролежал, сцепив зубы, под Мартыновым кнутом, другой – плакал, просил пощады. Людишек помельче перебирали со смехом всем миром: кому сколько и как. Иных розгами учили, иных – кнутом. Двоих вовсе отпустили по бабьему заступничеству: не вредные, мол.
Когда невиданное дело было закончено, встал вопрос: как быть с наказанными дальше? Распустить всех по домам или придержать от греха. Мнения разделились, и решающим оказалось Мартыново:
– Отпустить, православные, никогда не поздно. А до времени – не стоило бы. Сколь Упыревы да бариновы слова и клятвы стоят, надобно поглядеть.
– Куды их денешь? – вопросили из толпы.
– Эва, задача! – откликнулись оттуда же. – Да хоть в любую баню. И замок снаружи.
– Нет, мужики. Кого можно и банькой остудить. А Александру Львовичу, пожалуй, чести и поболее следует воздать. Берите-ка его, – кивнул в сторону Стабарина, – и айда за мной.
Мужички переглянулись, пожали плечами, однако послушались. Чудеса! Ныне среди них вожаком – Мартын – главный барский кат.
Как было сказано, в запустении лежала Каменка. Покинуто, ради Никольского, некогда богатое имение. Нынешним Триворовым не по силенкам оказалась забота о двух поместьях разом, потому заколочен был барский дом, осевший под дождями и ветрами. Поржавела и провалилась местами крыша. Сгнил и обломился флагшток на круглой башенке. В плачевном состоянии находились и флигели – не жила в них более многочисленная дворня. И парк был запущен до предела. Вековые дуплистые дубы и липы тонули в
