фронта. Русские с каждым днем подходят все ближе. Пан превелебный приказал Ягнусу войти в доверие к крестьянам. Старосте придется остаться в селе для будущей борьбы. Оружие уже закопано в конце огорода. Связь налажена с верными людьми из соседних сел. Да! Борьба будет продолжаться! Ягнусу достоверно известно, что за горами, в Стрию, хлопцы тоже не дремлют, бьют красных.
Поп оказался дальновидней. Он покупал золото, доллары. Теперь ему можно скрыться и за границей. А вот он, Ягнус, копил пенге, покупал землю. Еще месяц-два, и на его землю набросятся, как голодные волки, эти нищие односельчане.
Староста задыхался от злости. Хотелось выть от таких мыслей.
…Мишка не узнавал хозяина. Его будто подменили. Лицо стало обрюзгшее, заросшее. В глазах испуг. Стройная, крепкая фигура пана точно надломилась, сгорбилась. Уверенная походка стала какой-то вкрадчивой, шаткой.
Пастушок почувствовал, что уже не боится пана, как раньше. Прошло то время, когда он считал: Ягнус непобедим. Что сейчас Мишке, партизанскому разведнику, этот таракан усатый! Пусть он дрожит и боится. Вон партизаны теперь какие сильные! Жандармы и гонведы с пушками на них шли, а вернулись с ранеными да с убитыми. Анця говорила, что и Красная Армия уже близко. «Скоро конец таракану усатому!» — радовался мальчик.
«Умирать мне не страшно!»
Мишка проснулся среди ночи. Открыл глаза. Почему дедо зажег лампу? Он приподнялся немного с постели и увидел: за столом сидело двое незнакомых мужчин с автоматами в руках. Один пожилой, с перевязанным лбом. Другой помоложе, в жандармской форме. Он-то и зацепил нечаянно табуретку. Та упала, загремев. Потому Мишка и проснулся. Сначала он подумал: это сон. Но когда тот, что в форме, протянул руку к дедо, мальчик закричал в ужасе:
— Бейте его, дедо!
— Спи, спи, сынку, — спокойно и ласково сказал дедо Микула и заботливо натянул на Мишку рядно.
Мальчик не знал, что и думать. Почему дедо такой спокойный? Ведь в хате сидит самый настоящий хортик!
— Дедо! Что ж это?!
— Спи! — уже строже добавил старик. — Я вот провожу людей и скоро вернусь.
— Не тревожься, хлопче. Здесь свои, — улыбнулся тот, что в форме.
«Так это же партизаны! — догадался Мишка. — А в жандаров они нарочно нарядились, чтоб обмануть хортнков!»
Ему хотелось вскочить, обнять их, закричать от счастья. Он бы так и сделал, если б его не смущала эта противная хортистская форма. А дедо говорит: спи. Да какой мальчишка уснул бы в такую ночь?! Вот партизаны уже поднялись, направились к двери. Ой как обидно, что они так быстро уходят! Мишка даже не успел на них насмотреться.
Он вышел следом. Их тут же поглотила темнота. Мальчик долго стоял у ворот. Казалось, он во сне видел партизан, так быстро они исчезли. А с ними и дедо… В последнее время он стал плохо видеть. А теперь ночь… И все же он проводил партизан. Ни у кого нет такого доброго и смелого дедушки. Мишка его любит так же, как любил свою маму…
Он так больше и не ложился. Сидел на пороге, не шевелясь. Прислушивался. Ждал. Только бы удалось дедушке благополучно довести партизан и вернуться обратно.
Вот уже надели золотистые шапки вершины гор. Заблестели в окнах стекла. На забор взлетел пестрый петух и запел во все горло. А дедо все не возвращался.
Мишка метался по двору и не знал, что делать: идти на работу или бежать в лес — искать дедушку.
Наконец в конце улицы показалась высокая фигура старика.
Мальчик бросился навстречу, молча схватил деда за руку.
— Я вижу, ты уже и нос повесил? — Дедо Микула растрепал Мишке волосы.
— Я тут уже всякое думал… Думал, не вернетесь…
— Задержался я малость из-за Ягнуса. Разговор с ним имел «по душам». — Дедушка засмеялся бодро, весело. — В лесу с ним встретился…
Мишке стало страшно. Вместе с тем он удивился беспечности дедушки.
— Расскажите мне, дедо, все, как было, — волновался мальчик.
Старик ничего не утаил от Мишки, все ему рассказал.
Когда он вышел из густого леса на поляну, перед ним вдруг вырос Ягнус, навел на него хищный глазок пистолета.
— Ну, где был? Говори!
— Капканы проверял, — спокойно ответил дедо Микула, а сам подумал: «Случайно он меня встретил или следил?»
— Капканов у тебя нету. Знаю. Не проведешь. Я вот могу тебя сейчас выдать жандарам и доказать твою вину. И… конец тебе, крышка, — сказал он, надеясь, что запугает старика.
— Ну, чего ж стоишь? Веди к жандарам. Не лишай себя такой радости. — Микула смотрел на Ягнуса смело, с откровенным презрением. — Знай! Умирать мне не страшно. Душа моя перед народом чистая, как это утреннее небо. А вот как ты посмотришь в глаза справедливой каре? Ты, с такой черной, как сажа, совестью! Небось завоешь, будто тот волк в темную лютую ночку. Да ты и так уже не жилец на этом свете. Гниешь от страха, как тот поганый гриб, побитый градом. Что ж! Веди и меня. Пусть твоя душа еще чернее станет!
Ягнус вздрагивал при каждом слове, точно кто-то невидимый колотил его в грудь. Вот до чего он дожил! Какой-то мужик, нищий, смеет с ним так разговаривать!
— Хватит! — прохрипел он. — Говорить много любишь! Я и не собирался тебя выдавать, — продолжал он уже спокойнее, — хотя давно это мог сделать. Встретил я тебя здесь, чтоб по душам поговорить. — Староста уселся на пень, чтоб скрыть дрожь в коленях. Не спеша спрятал пистолет в карман. — Правду кажешь, Микула… Может, и жил я до сих пор не совсем как надо… Многие на меня обиду таят из-за земли…
— Вот ты как повертаешь! Только из-за земли? — перебил Микула.
— Да ты и не обессудь, — продолжал Ягнус, будто не слыша. — Какой же газда не старался свое хозяйство приумножить? Но теперь вижу: счастье не только в богатстве…
— Поди ж ты, господи, как быстро люди меняются в наше время, — с иронией произнес старик, вытягивая из кармана трубку.
— Меняются, Микула, — стараясь не замечать насмешки, упорно продолжал Ягнус. — Я вот одному тебе только и скажу: знал я, куда моя батрачка исчезла в ту ночь, когда гонведы на партизан собрались… Я ведь мог бы рассказать тогда жандарам и спасти их от гибели. А умолчал…
Ягнус пристально посмотрел в лицо Микулы, силясь угадать, какое впечатление произвело на него его признание. Но внимание старика было сосредоточено на трубке, которую он старательно набивал табаком.
Староста продолжал уже не с таким пылом:
— Мне вот хочется мирно жить со своими односельчанами. Бежать от них, как пан превелебный, я не собираюсь. Ты знаешь, я родился на этой земле, врос в нее по пояс. И покидать ее — все равно что вырвать своими же руками сердце… Так что иди, Микула. Я и не подумаю доносить на тебя…
— Все, выговорился? Теперь послухай меня. — Дед затянулся трубкой. — Куда та бедная дивчина девалась в ту ночь, бог ее знает! А коли ты знал и не известил жандаров, то лишь потому, что струсил. За свою шкуру побоялся. А узнай они сейчас, какую ты им свинью подложил, несдобровать бы тебе! — рассмеялся он.
Ягнуса передернуло. Лицо его посерело. «Хитрый, старый пень, как лиса», — подумал он, ругая себя
